|
Что означает разорвать эту принадлежность? Возможно ли это? При каких условиях какой-либо сегодняшний театр может законным образом ссылаться на Арто? То, что столько постановщиков хотели бы добиться признания в качестве наследников и даже (так было написано) «побочных сыновей» Арто, — это лишь факт. Следует также поставить вопрос об основаниях и правомочности. По каким критериям такое-то притязание можно признать неправомерным? При каких условиях некий аутентичный «театр жестокости» смог бы «начать существовать?» Эти вопросы, одновременно технические и «метафизические» (в том смысле, в каком понимает это слово Арто), сами собой встают при чтении всех текстов «Театра и его двойника», кото- [296]
Театр жестокости изгоняет со сцены Бога. Он не инсценирует новый атеистический дискурс, не предоставляет слово атеизму, не отдает театральное пространство философствующей логике, еще раз к вящей нашей скуке провозглашающей смерть Бога. Сама театральная практика жестокости в своем действии и своей структуре населяет или, скорее, производит нетеологическое пространство. Сцена остается теологической, пока над ней господствует речь, воля к речи, проект некоего первичного логоса, который, не принадлежа к театральному топосу, управляет им на расстоянии. Сцена остается теологической, пока ее структура, следуя всей традиции, включает следующие элементы: автор-творец, который, отсутствуя и издалека, вооружившись текстом, надзирает за темпом или смыслом представления, их соединяет и ими управляет, давая представлению представлять его в том, что зовется содержанием его мыслей, замыслов, идей. Представлять при помощи представителей, постановщиков или актеров, порабощенных истолкователей, представляющих персонажей, которые — в первую очередь тем, что говорят — более или менее непосредственно представляют мысль «творца». Истолковывающие рабы, верно исполняющие провидческие замыслы «господина». Который, впрочем, — и в этом состоит ироническое правило представительной структуры, организующей все эти взаимоотношения — ничего не творит, лишь тешит себя иллюзией творчества, поскольку лишь переписывает и дает прочесть текст, природа которого сама по необходимости представительна, оставаясь подражанием и воспроизводством по отношению к так называемой «реальности» (реальному сущему, той «реальности», которую в Предисловии к «Монаху» Арто называет «экскрементом духа»). Наконец, публика: пассивная, сидящая — публика, состоящая из зрителей, из потребителей, из «жуиров», как говорят и Ницше, и Арто, присутствующих на лишенном объеме и глубины, приглаженном зрелище, преподнесенном их вуайеристскому любопытству. (В театре жестокости чистая зримость не подвержена вуайеризму.) Эта общая структура, в которой каждая инстанция связана представлением со всеми остальными, в которой непредставимость живого настоящего прячется или растворяется, подвергается изгнанию или высылке в бесконечную цепочку представлений, — эта структура никогда не подвергалась изменениям. Все перевороты сохраняли ее в неприкосновенности и даже чаще всего стремились защитить или реставрировать ее. И обеспечивает движение представления именно фонетический текст, речь, передаваемый дискурс — пере- — 278 —
|