Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 2

Подобие этих кризисов можно видеть в индивидуальной эсхатологии, прообразе кончины—болезни. Мы должны от­носиться серьезно к каждому приступу возвратного тифа, так как неизвестно, какой будет последним, смертельным. Если стать на точку зрения физиологии духовной, то надо сказать, что кончина приходит не определенным, неизменным процес­сом и, так сказать, не по рельсам, а есть результат совпадения бесконечного количества фактов и реакции на них нашего ор­ганизма, подобно тому как качели легко могут слететь при сильном их раскачивании. При известном их положении, в мо­мент самого сильного отклонения, достаточно бесконечно ма­лого прибавления силы, чтобы они слетели, и, наоборот, бес­конечно малого убавления ее, чтобы они остались. Так и в миро­вой жизни бывают моменты, когда, по выражению Шекспира, время может выйти из своих пазов6* и, наоборот, молитва одного праведника, может, так сказать, вызволить и сохранить мир. Но всякий раз надо быть настроену серьезно, так как неизвестно, какой из приступов будет последним. Но мы можем сказать, что если мы переживем наш приступ, то надо ждать такого-то и такого-то течения. «О еже избавится нам от глада, губитель-ства...» и т. д.7*—это формула эсхатологии, повторяемая до­вольно настойчиво (Египет) и характеризующая разрыв челове­ка с матерью-землею и разложение человечества. Глад—пас­сивная ссора (с землей), а дальше—с четырьмя стихиями: губительство—заразные болезни в атмосфере; земля поражает трусом; потоп, огонь и, наконец, культурно-исторические бедст­вия и распад общества, дальше же—только чисто мистические

1

бедствия. Возрожденское миропонимание есть миропонимание человека, отпавшего от природы. Наше время пытается окон­чательно завладеть природой, насиловать ее по своему усмотре­нию, хищничать в ней, вместо того чтобы прислушиваться к ней, хочет рационализировать ее по своим схемам и порабо­тить. Это—признак кончины.

См. соч<инения> Федорова8*. В них—программа всех дек­ретов, полного рационализирования природы и человека, а ре­лигиозный момент в его системе, на который он постоянно ссылается, есть только присказка, мешающая общему духу системы.

Признаки кризиса западноевропейской культуры намеча­лись уже давно. Напр<имер>, философия саморазложилась, как это с особенною ясностью показала Марбургская школа9*. Если философия объявила, что в основе ее лежит ориентирование на известных положениях и, следовательно, централизация ее есть вера, то, значит, и мы можем противоположить ей свою веру. Коген сознательно провозгласил, что философия ориентирова­на на физико-математическом естествознании, причем под есте­ствознанием нужно разуметь не вообще науку в прямом смысле, а науку определенного стиля, определенной кучки людей, при­близительно во вкусе Іелъмгольца 10\ Марбургская школа выяс­няет, что философия должна уверовать в культуру. Она подтвер­дила ту аксиому, что где сокровище, там и вера, сердце. Оно перестраивается сообразно тому, что исходит из сокровища. Не сокровище меняется от сердца, а сердце преображается сообраз­но сокровищу. Если сокровище полагается во внешней культу­ре, то и сердце прилепляется к ней же. Оно и раньше здесь решило остаться, еще в Ренессансе. Свою задачу теперь люди полагают в организации человеческих страстей. Мысль была перестроена и Кантом, и, наконец, Марбургской школой. Но дан выход и за пределы рассудочности и чистого разума,—в том именно, что философия определяется актом ноуменальной воли. Поэтому науки надо изучать на экземплярах людей, где перерождение уже совершилось,—жития святых. Марбургская школа дала возможность ориентироваться на другом начале, тогда как раньше все были глубоко убеждены, что строение сердца не зависит от ориентации, что не сердце зависит от истины, а истина от сердца и ума человека. Рассудочность начинает преодолеваться и с другой стороны: Бергсоном и Джемсом п*.