Сочинения в четырех томах. Том 3. Часть 1

И наконец, в-шестых: защитники перспективы забывают, что зрение художественное есть весьма сложный психический процесс слияния психических элементов, сопровождаемый пси­хическими обертонами: на воспострояемом в духе образе нарас­тают воспоминания, эмоциональные отклики на внутренние движения, и около пылинок данного чувственно кристаллизу­ется наличное психическое содержание личности художника. Этот сгусток растет и имеет свой ритм—последним и выража­ется отклик художника на изображаемую им действительность.

Чтобы видеть и рассмотреть предмет, а не только глядеть на него, необходимо последовательно переводить его изоб­ражение на ретине отдельными участками к чувствительному пятну ее. Это значит, зрительный образ вовсе не дан сознанию как нечто простое, без труда и усилия, но строится, слагается из последовательно подшиваемых друг к другу частей, причем каждая из них воспринимается, более или менее, со своей точки зрения. Далее, грань синтетически прибавляется к грани, особым актом психики, и вообще зрительный образ последова­тельно образуется, но не дается готовым. В восприятии зрительный образ не созерцается с о д н о й точки зрения, но по существу зрения есть образ многоцентренной перспективы. Присоединяя сюда еще дополнительные поверхности, пристра­иваемые к образу правого глаза—левым, мы должны признать сходство всякого зрительного образа с иконными палатами, и отныне спор может быть о мере и желательной степени этой разноцентренности, но уже не об ее принципиальном допуще-

1

нии. Далее начинается или требование еще большей подвиж­ности глаза, ради усиленно сгущенной синтетичности, либо требование, по возможности, закрепления глаза,—когда ищется зрение разлагающее, причем перспектива стоит на пути этого зрительного анализа. Но человек, покуда жив, вполне вместить­ся в перспективную схему не может, и самый акт зрения с непо­движно-закрепленным глазом (—забываем о левом глазе—) психологически невозможен.

Скажут: «Но ведь нельзя, все же, видеть сразу трех стен у дома!»—Если бы это возражение и было правильно, то надо продолжить его и быть последовательным. Сразу нельзя ви­деть не только трех, но и двух стен дома, и даже одной. Сразу—мы видим только ничтожно малый кусочек стены, да и его не видим сразу, а сразу, буквально,—ничего не видим. Но не сразу — мы обязательно получаем образ дома о трех и о че­тырех стенах, таким дом себе представляем. В живом представ­лении происходит непрерывное струение, перетекание, измене­ние, борьба; оно непрерывно играет, искрится, пульсирует, но никогда не останавливается во внутреннем созерцании мертвою схемою вещи. И таким именно, с внутренним биением, лучени­ем, игрою, живет в нашем представлении дом. Художник же должен и может изобразить свое представление дома, а вовсе не самый дом перенести на полотно. Эту жизнь своего представ­ления, дома ли, или человеческого лица, схватывает он тем, что от разных частей представления берет наиболее яркое, наиболее выразительное, и вместо длящегося во времени психического фейерверка дает неподвижную мозаику отдельных, наиболее разительных его моментов. При созерцании же картины глаз зрителя, последовательно проходя по этим характерным чертам, воспроизводит в духе уже временно-длительный образ играющего и пульсирующего представления, но теперь более интенсивного и более сплоченного, нежели образ от самой вещи, ибо тут яркие разновременно наблюдаемые моменты даны в чистом виде, уже уплотненно, и не требуют затраты психических усилий на выплавку из них шлаков. Как по напе­тому валику фонографа, скользит острие яснейшего зрения вдоль линий и поверхностей картины с их зарубками, и в каж­дом месте ее у зрителя возбуждаются соответственные вибра­ции. Эти-то вибрации и составляют цель художественного произведения.