Сочинения в четырех томах. Том 2

Минея. Месяц Иануарий 1904, л. 10.

1

пренебрегает во имя невоплощаемости духовного начала. Повторяю, если подметить у Хомякова этот легкий уклон к дуализму, то многое в Хомякове объясняется.

Понятны, например, крайности его борьбы с католиче­ством. Хомякову как будто недостаточно еретичества Запа­да, ему хочется самые ереси Запада представить как беспо­воротную бессмыслицу,— что приводит его к приведенным выше нехорошим словам об Евхаристии в западном пони­мании, как «атомистическом чуде», и папе, как об «ора­куле»,— словам, которые едва ли можно расценивать иначе, чем шаг на пути к толстовским кощунствам, когда другой «великий альтруист», и даже «величайший альтруист», опять-таки, по внушению человеческого самоупора, объяв­лял Святые Таинства «колдовством». К этим же крайностям относятся и чрезмерные обвинения романизма в лишении мирян Святой Чаши. Если бы Хомяков применил в отно­шении к католицизму тот самый метод познания, в заб­вении которого он обвиняет Запад,— познание любовью,— то, может быть, он нашел бы аналогии и в Церкви тем латинским особенностям, которые, будучи там, на Западе, погрешностями, не суть, однако, бесповоротные бессмыс­лицы, как их склонен толковать Хомяков. Так, напри­мер: папа, конечно, не непогрешим, но это не потому, что если бы признать противное, то этим непременно пришлось бы приравнять папу к «оракулу». Почему же в принципе, отвлеченно говоря, нелеп, недопустим благодатный дар непогрешимости в делах веры,— непогрешимости, независимой от степени нравственного совершенства,—если может быть независимым от нрав­ственного совершенства дар совершать Святейшие Таин­ства. Хомяков говорит, что притязания папы на непо­грешимость в делах веры можно было бы уподобить притязанию какого-нибудь епископа на совершенство любви. Опять-таки повторяем, что, отрицая фактическое существование дара непогрешимости, какового Церковь фактически же не признает, мы не видим, почему по­следнее сравнение Хомякова приводит этот несущес­твующий дар к нелепости в принципе. И почему в прин­ципе недопустим благодатный дар любви Христовой, ниспосылаемой при рукоположении епископу или свя­щеннику? Да, кроме того, в православном богословии и на самом деле высказывался взгляд, согласно которому особенность дара священства есть именно сострада­тельная любовь.

«Пастырю,— говорит архиепископ Антоний,— дается благодатная сострадательная любовь к пастве, обуслоэі

1

ливающая собою способность переживать в себе скорбь борьбы и радость о нравственном совершенствовании своих пасомых, способность чревоболеть о них, как ап. Павел или Иоанн. Такое свойство пастырского духа и выражает самую сущность пастырского служения» К Подобным же образом, отвлеченно говоря, мог бы конст­руироваться и дар особой чуткости, а отсюда — и непо­грешимости в вопросах догматических. «Но ведь,— ска­зал бы Хомяков,— латиняне признают этот дар не за епископами вообще, а за одним лишь папою». Да; но надо добавить и то, что иерархическую степень папы они рассматривают не как третью, а как четвертую, совсем отличную от степени епископа, так что папа при­знается единственным представителем своей степени. Следовательно, дело не в нелепости притязаемого дара непогрешимости, а в несуществовании четвертой степени священства. Но и этот пункт противокатолической по­лемики стал ненадежным после того, как в новейшее время стали в нашем богословии раздаваться голоса в пользу признания патриаршества особой степенью священства,— четвертою. Если же эти голоса найдут себе сочувствие, то придется определять и своеобразную осо­бенность этой степени. А так как особенностью степени епископской признается содержание учения церковного в чистоте и неповрежденности, то как бы не пришлось на этом пути особенностью степени патриаршей при­знать именно непогрешимость в высказывании новых суждений о делах веры, т. е. согласиться с латинством. История Запада связана роковой и несокрушимой ло­гичностью, и если латиняне пришли к измышленным ими догматам, то к этому они вынуждались всем своим прошлым.