С позиций авторитетного, ответственного, принципиального, автора-художника должна изображаться и внешность другого. В жизни экспрессия, например, лица человека, слагается, как правило, из нескольких выражений разноплановой направленности: 1) выражение действительной установки в данном единственном контексте жизни; 2) выражение оценки возможного другого; 3) выражение отношения к этой оценки возможного другого; 4) выражение, которое хотелось бы видеть на своем лице для другого. То есть в жизни человек «одержим» «другими». И задача художника очистить экспрессию изображаемого лица и позы, жестов глазами чистого и цельного человека - художника. Это окно в мир, где человек никогда не живет, «видение как гадание», носящее несколько предопределяющий характер (16). Во внешнем пластически-живописном видении границ человека, последний весь в объекте, его Я - только объект для меня. Я другого человека подводится под категорию другого как его момент, и это существенно для эстетики. Лишь себя единственного я переживаю в форме Я, которое не могу всего вложить в объект в акте самообъективации. Как субъект я превышаю всякий объект и переживаю свою абсолютную неисчерпанность в объекте (что глубоко было понято в эстетике романтизма). Основные пластически-живописные характеристики внешнего действия человека (эпитеты, метафоры) переводят это действие в другой план, не совпадающий с внутренней целевой и смысловой правдой действия, в другой ценностный контекст, в кругозор вненаходящегося созерцателя. Если же пластически-живописные характеристики действия наличны в сознании самого действующего, то действие превращается в игру, вырождается в жест. Мы ничего не ждем от изображаемого действия в действительном будущем, которое заменено для нас художественным будущим, а оно всегда художественно предопределено. Художественное действие завершается помимо жизненной цели и смысла там, где они не являются движущими мотивами моей активности, а это возможно и внутреннее оправданно только по отношению к Действиям «другого» человека, где мой кругозор завершает его кругозор. Приступая к анализу человеческого тела в целом как эстетической ценности и выделяя соответственно две функции тела - экспрессивную и импрессивную, Бахтин переходит непосредственно к критике двух эстетических теорий, одну из которых он называет экспрессивной, и другую - импрессивной. Экспрессивной он называет прежде всего теорию вчувствования: «Одним из могущественных и, пожалуй, наиболее разработанным направлением эстетики XIX века, особенно второй его половины, и начала XX века является то, которое истолковывает эстетическую деятельность как вчувствование или сопереживание» (17). — 140 —
|