Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Объективное основание системы истины есть божественное со­знание, объемлющее сверхвременно все истины, реально от него за­висящие!

Совершенно ясно, что это утверждение не только не вытекает из предыдущего, но даже ему противоречит. Ибо то, что там казалось истиною безусловною, выходит, должно иметь еще особое «объектив­ное основание». Оказывается, что истина не зависит только от нас, а от «божественного сознания» она зависит, и притом реально. Но тог­да для Уфуеса единственною истиною и должно быть само это осно­вание или само божественное сознание. Иначе говоря, истина вовсе не безусловна, она зависит от воли, каприза или благодати божествен­ного сознания. Но безусловная истина так же мало зависит от созна­ния божественного, как и от сознания человека или паука. Допустим, однако, что истина, как утверждает метафизик, есть, действительно, божественное сознание. Тогда мы можем повторить свой вопрос: как мы приходим к этому?

Метафизик, чистый и истинный метафизик, может иметь только один ответ: мы приходим к этому путем объяснительной гипотезы, допущения, или «веры» в то, что божественное сознание существует как высшая реальность и как абсолютная истина. Но в таком случае остается сопоставить это допущение с допущениями нормативизма

1

и признать, что последние все же имеют перед метафизическим допу­щением несомненное преимущество. Допущения нормативистов — открытые методологические условности и, как такие, до чрезвычайно­сти скромны и ограничены. Они стесняют художественную фантазию, они бесплодны научно, но они не втесняются в поэзию и не разруша­ют науки. Метафизик не скромен, требует допущения целого нового мира с качествами чрезвычайными, он презирает науку, которая не может постигнуть этого воображаемого мира, и он хвалится обогатить поэзию мнимыми красотами выдумываемого им сверхмира.

Вульгарная номенклатура смешивает метафизику с мистикою. В точном смысле терминов этого не следует делать. Мистик должен, строго говоря, выступать беспощадным врагом метафизики, так как «божественная» реальность, о которой метафизик говорит, как о до­пущении, вере и т.п. для мистика есть непосредственный опыт, а от­нюдь не гипотеза и не допущение. Мистик говорит об особой мис­тической интуиции, - (терминологически не точно, ибо «интуиция» ничего не «реализует»; точнее было бы говорить о мистическом вос­приятии), - в отличие и от интуиции чувственной, и от интуиции ин­теллектуальной. Но в таком случае мистик и должен говорить не о реальности идеального или возможного предмета, не о гипостазиро-вании его, а просто о третьем роде предметов, как он говорит и о третьем роде познания, в лице, например, Спинозы. Чтобы быть точ­ным, не следовало бы при рассуждениях о мистике забывать глубо­комысленного и остроумного разделения Платона. Есть мания пато­логическая, но есть также пророчественная, посвятительная, поэтическая и философская. В нашем контексте мы можем говорить только о последней. Именно к ней и относится требование, которое соблюдал Спиноза. Именно этот мистицизм, - если его самого не называть метафизикою, - и должен быть решительно антиметафи-зичен. Следовательно, прав он или не прав по существу и содержа­нию своему, ясно одно, что он не получается через удвоение, - никто того же Спинозу, например, дуалистом не называет, - действитель­ности путем гипостазирования идеального предмета. Есть мистичес­кая действительность - новая сама по себе действительность или только известный, так сказать, выжимок, экстракт, из той же действи­тельности нашей настоящей жизни, или, наконец, действительность вовсе иллюзорная, фиктивная и отрешенная, - все это требует спе­циального исследования, а для нас сейчас остается вопросом безраз­личным. Пусть даже мистическая действительность шутит с мисти­ком какие угодно шутки или разыгрывает с ним нечеловеческие трагедии, все равно тот идеальный предмет, о котором мы говорили, остается идеальным, и его законы для мистика так же обязательны, как и для не-мистика, потому что от него и от его действительности они в своей идеальности ни малейшим образом не зависят. Обратно, согласуется ли действительность мистика с идеальными законами и как согласуется, это должно уже интересовать самого мистика, и он сам должен дать ответ на эти вопросы. Философское учение должно строиться на этом идеальном, «чистом» предмете, как на независи­мом принципе. На нем должна покоиться и эстетика, как положи­тельное философское знание.