|
Если элиминировать отсюда тенденцию метафизического объяснения, то в этой формулировке можно видеть полную программу совре 1 менной эстетики. Последовавшие за идеализмом направления: психологически-экспериментальное, социологически и этнологически объяснительное, критически-нормативное не остались исторически бесплодными для самой философской эстетики. Они подорвали доверие к метафизическим гипотезам, и эта критически-отрицательная роль их не подлежит сомнению. Но они ни в чем, кроме проблематики, не обогатили положительного содержания эстетики и по существу сделать этого не могли. Современная положительная эстетика, воспринимая всю эту критику как критику и проблематику, как проблематику в порядке и историческом, и диалектическом выступает одинаково и как завершение предшествовавшего развития, и как начало нового. Попробуем войти в тот способ, каким она ставит себе вопросы, модифицируя исторические проблемы эстетики в порядок систематический принципиального и положительного знания. Сообразно тройственной смене основных направлений современной эстетики само собою намечается основная схема ее проблематики. Таким образом, выход, которого не предвидел Гроос, формально характеризуется тем, что не входит как член в его разделение и противопоставление направлений эстетики, а объединяет и поглощает диалектически все поставленные разными направлениями проблемы эстетики. Рассмотрение эстетического, как предмета, в его данных оптических формах есть та prima aesthetica, которая, как чисто формальное учение, есть анализ форм возможного и сущего бытия эстетической действительности. В своей абстрактивности эта дисциплина формальна постольку, поскольку она выключает из своего анализа всякое сознаваемое содержание этих форм. Несмотря на всюду и всеми автоматически повторяемое утверждение о соотносительности понятий формы и содержания, самое эту соотносительность редко понимают правильно. Кантианское приурочение содержания к чувственности и формы к организующему мышлению вносит особенную путаницу. Без чувственных форм (пространства и времени), однако, сам Кант не мог обойтись. Но он воображал, что можно обойтись без мыслительного содержания. Этот последний пример иллюстрирует своеобразие названной соотносительности, которого не следует упускать из виду. Если верно, что нельзя ни представить, ни мыслить содержание, абсолютно лишенное формы, то из этого вовсе не следует, что невозможно говорить о чистой форме, свободной от всякого содержания. Последнее только обозначало бы, что мы имеем дело с такими формами, которые могут быть приложены ко всякому или любому содержанию, независимо от неотмысливаемых от него его, так сказать, имманентных форм. Это и делает возможными науки о — 257 —
|