Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры

Но в применении этих предметных «правил» возможна ошибка. Эта ошибка состояла бы в смещении двух «планов» бытия, и в перенесении свойств одного из них в предикаты другого. Например, если бы кто-либо объявил, что идеальное бытие обладает свойствами действительного бытия, познается в непосредственном чувственном восприятии, поме­щается в окружающей нас природной и исторической среде, что оно может разрушиться, разбиться, истлеть, тот совершил бы эту ошибку. Он тогда последовательно должен был бы признать, что, скажем, мате­матическая гипербола или число / (корень из минус единицы) существу­ют в окружающей нас действительности, зависят от нее и также, следо­вательно, от нас, развиваются, из маленьких становятся большими, совершенствуются под влиянием природных климатических и обще­ственных производительных сил и т.п. Но, как нетрудно уловить, в та­ком положении может очутиться не кто иной, как именно релятивист. Если это назвать метафизикою, то истинным метафизиком и окажется сам релятивист. Из релятивистических умозлоключений выход, по-ви­димому, только один: объявить, что всякое идеальное бытие есть бытие психическое, и затем, или признать психическое принципиально отлич­ным от действительного, и тогда возвратиться к началу рассуждений, или признавать, что психическое есть также действительное, природное, за­висящее и от природной, и от исторической среды, и тогда быть обре-чену повторять прежние абсурдные выводы, хотя бы теперь и в новой психологической терминологии.

Но можно поступить и иначе. Можно объявить, что названные иде­альные предметы имеют реальное бытие, отличное от реальности ок­

1

ружающей нас действительности. Так как идеальный предмет облада­ет бытием «абсолютным», от эмпирической действительности незави­сящим, то эта новая приписываемая ему реальность также должна быть «абсолютною», от эмпирической действительности независящею. Это и было бы утверждением второй, подлинной реальности, где-нибудь рядом, под, над и т.п., по отношению к действительности эмпиричес­кой. Другими словами, релятивист таким способом пришел бы к ме­тафизике, и тогда всякий метафизический товарищ мог бы упрекнуть его только в том, что он пришел к этому слишком длинным путем. Путь самой метафизики гораздо короче, — она сразу начинает с гипо-стазирования идеального, т.е. с утверждения за ним качества второй и высшей реальности.

Возвращаясь к Уфуесу, мы убеждаемся, что ни длинного, ни ко­роткого пути к метафизике в приведенном рассуждении он не про­делал. Цитируя его, мы остановились вовремя. Теперь можно толь­ко спросить, как мы приходим к познанию истины, о которой говорит Уфуес. Он ответил бы нам на это своим учением об инту­иции, и если бы мы убедились, что оно строго выдержано в смыс­ле его собственного определения истины, мы так никакой метафи­зики у него и не нашли бы. Но в приведенном рассуждении я прервал ход мысли Уфуеса на средине. Он продолжает: