|
Поскольку наука всецело связана с абстрактным мышлением, она, полагал Гегель, исключает возможность воображения. Много позже, Гильберт, когда один из его учеников оставил математику ради поэзии, заметил, что для математики последнему не хватило воображения. А ещё позднее, основатель российского конструктивизма, Марков полагал, что фантазировать в науке – это привлекать те или иные абстракции [79]. Тут абстракция толковалась уже широко, включая и процесс идеализации. Конечно, мы вправе задать вопрос, способна и должна ли абстракция служить положительному приращению знания? Очевидно, что, ограничивая абстрактное отвлечённым, мы вряд ли можем рассчитывать на какое-либо положительное приращение. В актах “чистого отвлечения” абстракция представляет собой информационный процесс в собственном смысле – процесс ограничения разнообразия. Однако этот процесс только предваряет мысленный анализ возможных отношений между абстрактным образом (абстрактным объектом) и его (возможно наглядным) источником, а не завершает его. Упрощённый образ, лишённый “побочных черт” и “массы подробностей” соответствует научным задачам лишь до известного момента, пока обеспечивается возможность видеть “всё”, от чего абстрагируют. Дальнейшая работа абстракции нередко требует дискредитации наглядных образов, созданных актами чистого отвлечения, переходов к собственно мыслимым образам реальности. И тут аргумент от языковой нормы вполне уместен. Но различать абстракцию и отвлечение – это не просто делать ход в “языковой игре”. Такое различение имеет далеко идущее гносеологическое продолжение. Синтаксическая сочетаемость русского глагола “абстрагировать” выражается, как известно, в двух формах этого глагола: переходной – абстрагировать что-то, и непереходной – абстрагировать (абстрагироваться) от чего-то [80]. Их позиции в языке равноправны, но семантические задачи неодинаковы. Переходная форма выражает направленность внимания на то, чт? абстрагируется. Непереходная форма, напротив, – на то, от чего абстрагируются. Два этих разных умственных акта отвечают двум разным аспектам познавательного процесса. И от того, какой аспект мы в данный момент выбираем, зависит контекстная реализация синтактико-семантической позиции при слове “абстрагировать” [81]. Похоже, что, создавая абстрактные объекты науки, мы апеллируем к первой форме чаще, чем ко второй, которая имеет неприятный привкус отрицания. Но, вообще говоря, это только кажущееся разделение интереса в интеллектуальной “игре в абстракцию”, поскольку обе формы дополняют друг друга. — 34 —
|