|
В этой обширной теме, мне кажется, ещё не исследовано переселение еврейских беженцев в один из регионов СССР — Среднюю Азию. Не показана их жизнь, нравы в среде местного населения обширного тылового края, и в частности, в древнейшем мусульманском городе — Бухаре, чему я являюсь ОДНИМ ИЗ немногих оставшихся живых свидетелей. …В один из ноябрьских дней 1939 года отец был вызван в Бухарский обком партии, где секретарь озадачил его словами: — К нам везут беженцев из Польши… Каждый дом по разнарядке обязан принять по две семьи переселенцев! И точка! — В моей семье ютятся одинадцать душ в двух комнатках. Куда же ещё?! — Коммунисты не обсуждают этот вопрос, Исхак! — привстал мрачно секретарь. — Это приказ оттуда, — показал он пальцем наверх. И чуть тише: — От самого товарища Сталина… Вспоминал потом отец: он шёл домой и думал, что надо успеть до приезда гостей побелить и освежить мансарду, где наша семья спасалась от летней жары, и ещё пристроить, как продолжение виноградника во дворе — навес, вроде столовой и спальни, продуваемой короткой прохладой лишь под утро. Мать — Ризван, как истинная мусульманка, восприняла сообщение отца смиренно и даже выразила сочувствие беженцам, изгнанным из родных мест, хотя и не могла вспомнить, в какой части света расположена Польша. — Они — мусульмане? — робко спросила она у старшей сестры — Мухибы, которая считалась в семье самой ученой, потому что заканчивала местный педагогический институт. — Христиане, — ответила сестра и, подумав, уточнила: — Католики… “Католики” снова поставили мать в тупик, и, чтобы скрыть смущение от незнания, она рассудила: — Какая разница — какой веры… Страдальцев надо принять так, чтобы они чувствовали себя у нас, как дома, — отметила мама, ещё не видя в глаза “разнарядочных” гостей, и села, пригорюнившись, вспоминая, каким просторным был наш родовой дом в годы её детства, под защитой которого прошли семь поколений нашей фамилии — среди них и имамы, и ученые-математики, и яростные большевики, каким был мой отец. Всё имущество последнего владельца нашего двадцатикомнатного трехэтажного дома, принадлежащего деду по матери — было конфисковано в пользу бедных. Родителям оставили две комнатки и дворик, куда домоуправ вскоре привел четырех растерянных переселенцев… Пока они сосредоточенно разглядывали каждого из нас, мы с братом бросились помогать им внести картонные чемоданы, перевязанные бечёвкой, и узлы с домашним скарбом. Напряжение с обеих сторон быстро спало, и вскоре мать уже поила гостей зеленым чаем под навесом. Мы же с братом, приятно взволнованные лицезрением новых постояльцев, бегали вокруг виноградника, разглядывая чужестранцев. Высокая, смуглая женщина одного с матерью возраста представилась Софьей, указала на мужа, назвав его Эзроэлем, а также на сына, семнадцатилетнего Абрама. Четвертый, державшийся с первой минуты несколько особняком, представился скупо: “Шломо Камински”. В отличие от добродушной улыбчивой семьи Софьи, в облике его было нечто загадочное, и несмотря на адскую духоту, он категорически отказвался сбрасывать с себя длинный, черный плащ, на ворот которого с кончиков его козлиной бородки шариками скатывался пот. — 272 —
|