|
— Не знаю, что теперь ждет нас в Польше… Мы подали прошение о получении советского гражданства… Успеют ли рассмотреть нашу просьбу до отъезда? Мне сказали в милиции, что подобные просьбы поступили от семидесяти двух семей беженцев в Бухаре… Мнe стало грустно от мыслей о расставании. В детстве всё новое и необычное, ворвавшееся в тихую жизнь, наполняет её особым смыслом, раздвигая границы сознания и понимания. Я привык к доброжелательному взгляду и участливому голосу тети Софьи, к всегда неунывающему Абраму, к его быстрым шагам, когда он выбегал по ступенькам мансарды с учебниками подмышкой, приветливо помахивая в мою сторону рукой. И даже раввин Шлома, всегда замкнутый и немногословный, казался мне симпатичным и забавным. Когда он в своей коморке, склонясь над книгой, ритмично, в такт строчкам поднимал и опускал голову в ермолке, то напоминал мне богомола на виноградной лозе… В тот день, когда по местному радио объявили о сборе переселенцев у квартальных домоуправлений с дальнейшей отправкой на вокзал, мать шила из моих ношеных брюк нечто вроде тряпичного школьного портфеля. Волнения, связанные с предстоящим походом в первый класс, смягчали горечь прощания с теми, кто возвращался к себе на родину. Приглашённый уличный фотограф сделал несколько прощальных снимков на память. К сожалению, часть моего писательского архива растерялась во время переезда в Ташкент и в Москву. Из тех прощальных фотографий сохранилась лишь одна: во втором ряду, где я запечатлен справа рядом с сестрой Мухибой — красавица Софья в бухарской тюбетейке на макушке головы. В первом ряду — сидят в центре мама и отец в белом головном уборе — нечто среднее между шляпой и кепкой; массовое производство их наладил в “тюбетеечной” Бухаре предприимчивый портной, также из числа переселённых, отложив до лучших времён шитье ермолок. Слева от отца — брат Азим в таком же черном, нелепо скроенном головном уборе. На вокзале, куда мы пошли с братом в качестве провожатых, нас оглушили крики и протяжные свистки милиционеров, по спискам пропускающих возвращенцев с узлами и картонными чемоданами в вагоны. На всём составе были натянуты транспаранты: “Спасибо товарищу Сталину за великую Победу!”, “Товарищ Сталин спас беженцев из Европы от истребления!”. Всюду: Сталин, Сталин, Сталин, даже впереди состава на брюхатом паровозе — портрет Сталина… Многие отъезжающие женщины плакали, прощаясь с теми, кто приютил их в своих домах. Ещё бы не волноваться до слез. Наша семья потеснилась в тот год, когда я родился, а теперь готовлюсь к школе — почти семь долгих лет мы жили с беженцами… — 277 —
|