|
Когда отец вернулся из домоуправления, заполнив бумаги-поручительства в отношении переселенцев, и повел их по лестнице на мансарду, выяснилось, что загадочному в черном плаще потребовался отдельный угол, ибо жил он бобылем, весь погружённый в старинные книги. Семья Эзроэля отгородилась от него в общей комнатке камышовой циновкой. — Интересно! — воскликнула мать. — У них такие же имена, как у бухарских евреев… Вот, оказывается, откуда перекочевали к нам в старину евреи — из Польши, а меня уверяли, что из Ирана… Кроме узбекского и таджикского, бытовым языком в нашей семье был и русский. И на первых порах, изъясняясь с гостями, мы ухватывали отдельные польские слова общеславянского корня, правда, разбавляя беседу выразительными жестами. Разнарядка коснулась каждой бухарской семьи. Беженцев из Польши, Прибалтики, Бессарабии приняли не только узбекские и таджикские семьи, но и наши русские соседи. Иноземная речь звучала и в арабских, иранских, осетинских кварталах, и в живущих с эмирских времён обособленно бухарско-еврейских домах. И это была одна из многих волн переселенцев — в годы басмачества — из голодающих, охваченных эпидемиями болезней кишлаков — в города, из районов советско-финской войны, из Урала и Сибири, центра России — эвакуированные специалисты вместе с военными заводами… По паломничеству бухарских евреев в наш квартал Суфиен, одна часть которого выходила на улицу Урицкого, а другая — Клары Цеткин, выяснилось: всегда сосредоточенный, спускающийся с мансарды со связкой книг Шлома был в Кракове раввином в местной синагоге. И по тому, как встречали его ждавщие на улице бухарские евреи, было видно: истосковались по пастырю они, оставшиеся к началу войны без своих молельных домов… Соседи Шломы по мансарде тоже оказались еврейскими беженцами, при каждом удобном случае рассказывающие, какие ужасы они пережили от немецких и польских фашистов, пока не достигли границы нашей страны. И к месту и не к месту благодарили товарища Сталина, должно быть, думая, что между балками глинобитных стен дома замаскированы всеслышащие уши гебистов. Предприимчивая семья Эзраэля быстро приспособилась к инородной среде, и вот уже Софья работала уборщицей в школе, муж её, имевший в Кракове хлебозавод, устроился мукомолом к лепёшечнику Саиду в пекарню, а Адам продолжил учебу во вновь открывшемся отделении польского языка и литературы в единственном в то время в Бухаре вузе — педагогическом институте. В мусульманских семьях считается дурным тоном спрашивать у гостя — сколь долго он думает гостить у хозяев, и из какого он рода и племени. Так и нам было неважно, евреи беженцы или поляки. За короткое советское время мы не раз ощущали растущую силу волн беженцев — из русских и украинских деревень, с востока страны, перед глазами которых, словно мираж в пустыне голода и разрухи, возникали контуры Ташкента-“города хлебного”. — 273 —
|