Розенкрейцерское просвещение

Хотя Андреэ и его последователям, одним из которых был Коменский, в годы войны пришлось отказаться от внешних атрибутов дискредитировавшего себя розенкрей-дерства, утопический идеал просвещенного филангромического общества, поддерживающего контакт с небесными сферами, не был утрачен. Напротив, утопизм того ти­па, к которому можно отнести христианские общества Андреэ, превратился за время Тридцатилетней войны в весьма значительную подспудную силу; его пропаганди­ровали такие люди, как Коменский, Сэмюэл Хартлиб, Джон Дюри (все трое в той или иной степени испытав­шие на себе влияние Андреэ), а также прямые наследни­ки того реформаторского движения, что скрывалось под маской «розенкрейцерства» и потерпело сокрушитель­ную катастрофу а 1620 г.

XIII. ОТ «НЕЗРИМОЙ КОЛЛЕГИИ» К КОРОЛЕВСКОМУ ОБЩЕСТВУ

Зa несколько лет после тех роковых событий со­единенным силам Габсбургской монархии и като­лической Контрреформации удалось одержать почти полную победу. Реформация в Европе, казалось, вот-вот угаснет, и в мире не находилось места для проиграв­шего свою партию Льва — бывшего некогда королем Бо­гемии, но потерявшего земли, лишившегося права избрания императора и ныне коротавшего дни в Гааге в качестве нищего и зависимого эмигранта. Орел воистину востор­жествовал. Фридрих предпринял несколько попыток вер­нуть Пфальц вооруженным путем, но все они закончи­лись неудачно. И все же этот человек являл собой доста­точно заметную фигуру. Даже в своем унижении и отчаянии он оставался воплощением униженной и отча­явшейся протестантской Европы. Для многих же англи­чан он был еще и живым укором, напоминанием о том, как Стюарты, наследники королевы Елизаветы, позорно пре­дали ее дело, сложив с себя ответственность за сохран­ность европейского протестантизма.

Разобраться в характере Фридриха не так просто, как кажется на первый взгляд. Он, конечно, был никудыш­ным полководцем, наивным политическим деятелем, ма­лоэнергичным лидером. Как личность, он представляется слабым человеком, зависимым от жены и князя Анхальтского, не имеющим собственных стремлений и суждений. Но что можно сказать, к примеру, о его религиозной или интеллектуальной индивидуальности? Никто, я думаю, не задавался подобными вопросами. Все видевшие Фридри­ха в Хайдельберге, перед войной, поражались его искрен­ности. В искренности курфюрста, слава Богу, никто нико­гда не сомневался, но ярлыки, выдуманные пропаганди­стами из вражеского лагеря, желавшими выставить своего противника этаким слабохарактерным дураком, накрепко прилепились к его образу. Нечто подобное произошло и с Генрихом III Французским, человеком глубоко религиоз­ным, интеллектуальным, артистичным, созерцательным по своей натуре, чей подлинный образ был, однако, совершен­но искажен современной ему враждебной пропагандой.