Розенкрейцерское просвещение

(Continuatio Famae Roseaeorum) (продолжение откровений об розовых братьев)

И вот, ага, опять начали трубить: на звук же сей многие побежали, и я тоже, и увидел какого-то человека, а он товар свой раскладывает, людей зазывает, показать и продать им пре-удивительные тайны суля, которые будто бы из сокровищницы новой философии взяты и всех тайной мудрости взыскующих напитать смогут. И была радость оттого, что уже святое брптст во Розы объявилось и щедро богатствами своими делиться на­мерено; подходили к тому купцу и приобретали предлагаемое им многие. Все же, что им продавалось, заключено было в шка­тулках, раскрашенных и имевших на себе красивые всякие над­писи: Врата Мудрости; Твердыня Знания; Училище Всеобщности; Благо Макро- и Микрокосмическое; Гармония Макро- и Микрокосма; Хри­стианская Каббала; Пещера Природы; Акрополь первовещества; Бо­жественная магия; Тройственная Троица кафолическая; Пирамида тор­жествующая; Аллилуйя {лат.). См.: Odeon, s. 77. k. 4. Латинские заго­ловки в издании Odeon и английском переводе графа Лютцова, которым пользуется Йейтс, несколько различаютсяи т. д.

Каждому при этом из тех, кто покупал, заповедано было отворять шкатулку. Будто бы тайные те мудрости таковую си­лу имеют, что и через крышки шкатулок действуют, но ежели шкатулка отворена будет, то эта мудрость из нее выветрится. Тем не менее те из них, что полюбопытнее, не удержались от того, чтобы отворить свои шкатулки, а обнаружив, что внутри совсем пусто, показывали это другим; когда же и те тоже в свои шкатулки заглянули, то ни единый так ничего внутри и не обнаружил. И закричали: «Обман, обман!» — и яростно на чело­века того накинулись; но он их успокаивал, говоря, что вещи эти — наитаинственнейшие таинства и что они, кроме сынов знания, незримы ни для кого; а коли одному из тысячи и то ничего не досталось, то он им ничего не должен, и не его тут

(Eventus Famae) (следствие откровения)

И они, в большинстве своем, позволили успокоить себя этим; после чего он убрался, а зрители, всяк в своем расположении духа, стали расходиться кто куда: а когда я у них допытывать­ся начал, смог ли кто из них тайны те новые познать, то так ничего и не понял. Только то и знаю, что все потом как-то затихло, и которого сам я поначалу самым торопливым и боль­ше других бегавшим видал, того же потом замечал сидящим в каком-нибудь укромном уголке с замкнутыми устами; либо по­добных им к тайнам допустили-таки (как полагали некоторые), и за то они присягнуть должны были, что станут хранить мол­чание, либо же (как мне безо всяких очков показалось) они стыдились былых упований своих и столь тяжких трудов, на­прасно потраченных. И вот, все это как-то рассеялось и затих­ло, как бывает, когда вслед за бурей тучи рассеиваются, не про­лив дождя. А я к провожатым своим обратился: «Что же, из этого всего так ничего не вышло и не выйдет? Ах, надежды мои! Я ведь и сам тоже, такие упования вокруг себя наблюдая, обра­довался, что обрел пищу, подобающую моему разуму!» Отвечал переводчик: «Кто знает? Может, кто из них что-то и получил. Может, мужи сии час свой знают, когда им перед кем-то иным открыться можно?» «А мне-то чего тут надо? Неужто я дожи­даться этого часа буду? — сказал я. — Ведь мне не известен ни единый случай, чтобы из стольких тысяч людей, более ученых, нежели я, хотя бы кому-то повезло. Не хочу после этого про­должать глазеть на происходящее здесь: пошли отсюда!»