Пучина людская

Расходному подразделению построиться шкафут правый борт! Этого только не хватало! Корабельный сигнал напом­нил Гордееву, что именно сегодня он назначен старшим по всем нештатным работам на борту. Быстро, как только можно на скользской палубе, матросы поспешили к рубке дежурного. Построились! Слушай приказ: „Приготовиться к приёму груза с транспортного судна!” Это значит, что следует собрать кра­новых специалистов, объяснить им задачу, отнайтовать* и сна­рядить штормовой трап, организовать его переброску с борта эсминца на чужой борт, выждать пока интенданты примут по­клажу, затем на себе перенести её сначала на шкафут, а потом куда-то ещё в зависимости от назначения. Это были знакомые работы, потому их выполнили быстро без особого напряже­ния. Матросы, стоя в строю на качающейся палубе, начали мёрзнуть и от безделья крутить головами в надежде увидеть, наконец, это чужое с?дно. Но его всё не было. Стали расспра­шивать вестовых, дневальных и всех, кто мог хотя бы что-то знать. Оказалось! Адмирал Аистов в три часа ночи потребовал с камбуза жареной картошки. Как на грех, на боевом эсминце нужного овоща в этот момент не оказалось. Не беда! Адмирал приказал атомному ледоколу подойти к сухогрузу, принять на борт два мешка картошки и доставить её на эсминец. Но ... ле­докол – это гражданское судно и военным властям не подчи­няется, потому выполнить чванливое распоряжение отказался. Тогда разгневанный начальник приказал сухогрузу самостоя­тельно подойти к "Упорному" и доставить-таки военный груз.

Вот его-то и ждали мёрзнувшие матросы. И поскольку ледяные торосы также не подчинялись адмиралу, то прибытие задерживалось и потому людей отпустили по кубрикам греть­ся. Только когда туманная дымка обозначила скорый рассвет, матросы, высыпавшие на верхнюю палубу, увидели прибли­жающийся ... трудно обозначить то, что приближалось. Это было похоже на сухогруз, но с такими помятыми бортами, ка­кие не возникнут даже в результате бомбёжки, его бугристые передняя и задняя части вызывали жалость, оснастка надстро­ек сорвана и даже флагшток и тот сломан.

Прибывшее судно медленно лагом* приближалось к борту эсминца в полной тишине: зрителям было стыдно. Ни войны, ни шторма, ни крушения, ни пожара ... во имя чего так покалечено то, что для моряка свято – корабль? Наконец, расстояние между бортами зафиксировали швартовами и кранцами, перебро­сили трап и, цепляясь за штормовые леера, несколько человек прошли по беснующимся сходням на чужой борт. Чуть пого­дя, ловя равновесие на палубе сухогруза, показались носиль­щики с мешком на плечах, укутанным в матросскую шинель и крепко перевязанным парусным линем. Глаза Гордеева пря­мо прилипли к такой упаковке. Ведь если убрать обвёртку, то мешок покроется льдом и картошка замёрзнет, она пропадёт. Уже в голове что-то стало понятным, но что именно, никак не удавалось схватить, осмыслить, куда ведёт подсказка и в чём её суть? Тем временем первый носильщик потерял равнове­сие на сильном крене трапа, выпустил мешок из рук, и тот по­летел в пропасть между бортами, а сам он повис на штормовом поясе. Матроса вытащили и усилили страховку второму но­сильщику. Тот благополучно доставил стратегический груз на борт грозного эсминца. Адмирал был доволен.