Пучина людская

Однажды Гордеев, будучи в законном отпуске на берегу, отмечал день рождения товарища. Спасаясь от опоздания на корабль, друзья предложили доставить его катером с Угольно­го причала на Двенадцатую стенку. Маршрут спокойный и всё обошлось бы хорошо, если бы не алкогольное выключение сознания экипажа катера. Поскольку никого из уснувших про­будить не удалось, Гордееву пришлось самому принять штур­вал катера и без всякого опыта управления судном самостоя­тельно подойти всё же к причальному мостику стенки. Набро­сив швартовы на береговые кнехты, он стал выжидать момент, когда планширь катера на штормовой волне выровняется по высоте с пирсом. Пропустив несколько сомнительных случаев, Гордеев на очередном подъёме прыгнул на береговую твердь, но тут катер резко ушёл вниз, однако, прыгун успел-таки заце­питься пальцами за скользкие края бетонного настила. В следующий подъём на волне катер неминуемо растёр бы чело­века между своим бортом и бетоном. Но ... человека вдруг под­няла неведомая сила, поставила на ноги, развернула в сторо­ну сходней и: „Идти можешь? Трап видишь? Сколько их? Почему три? Ах, да! Придерживайся среднего! Не заходя в кубрик сразу в агрегатную и спать!” Три дня вестовой коман­дира тайно без огласки приносил Гордееву компот, три дня спасённый числился в отпуске, на три дня Мешков "забыл" о нём, три дня, которые в очередной раз спасли оступившегося от уничтожения. Попов раздавил бы с великой верой в свою правильность. Прошло уже более 56 лет, никто из сослужив­цев не помнит Попова, а вот Журавлёва и Мурзаева каждый вспоминает с теплотой и чтит как родных. Да так оно и есть, ибо вытащить матроса из пучины с беснующимся катером и помочь ему состояться – это ли не помощь в рождении?

Но что это за шум учинился на баркасе? Гордеев, обрывая воспоминания, подошёл к группе матросов. Главный старшина Белов, перекрывая тарахтенье мотора, почти криком объяснял: „Запомните, сочинение начинается с заголовка, который пи­шется по середине листа. Как это где его взять? Это же тема экзамена и её назовёт учитель. Нет, нет, ни его, ни эпиграф в кавычки брать нельзя. Текст должен делиться на вступление, основную часть и заключение. Да нет же! Слово вступление в качестве подзаголовка писать не надо. Смысл его надо изло­жить образно. И основную часть, и заключение то же выделять подзаголовком запрещено. Эти разделы должны отличаться по содержанию. Хотя это и секрет, но годки проведали, что сегодня будет тема декаденство! Косов, это для тебя похоже на боцманский выкрутас, а для тех, кто умеет читать, это даже вполне приличное слово. И есть люди, которые понимают, что оно обозначает. Вот Валера-секретчик с соседнего эсминца дал мне брошюру из библиотеки политпросвета, где поясняется, дескать, это упадок, недовольство старым строем и не уживчи­вость с новыми порядками. Кто поражён декаденством, тот в отрыве от реальности, показушничает, позёрствует и всячески выпендривается, ничего нужного или полезного не делает и только жалуется на свою загубленную жизнь. Вот, например, Есенин: „Я теперь скупее стал в желаньях. Жизнь моя? Иль ты приснилась мне? Словно я весенней гулкой ранью проска­кал на розовом коне”. И это сказано в 1924 году, когда в стра­не были тысячи потребностей для строительства новой жизни. Чего ему недоставало для проявления себя? Или мы, моряки, стали бы жаловаться на жизнь, тогда кто служил бы и охра­нял страну? Декаденты похожи на нытиков, а нытики – это орудие разрушения. Мы же, советские люди – это средство по­строения светлого будущего!” Косов умолк, шумно вдохнул, готовясь продолжать, но тут Гордеев: „Белов, а те, которые проявили себя в новой жизни, хотя бы один из них сказал так правильно о нелепости жизни? Может это вовсе не нытьё, а напоминание о быстротечности существования? Может не на­до воевать, тогда не придётся служить и появится шанс при­менить себя для чего-то особенного?” „Ты куда направляе­шься, Гордеев? На экзамен? Вот напиши сочинение, а потом умничай! Тебе сказано служи, ты и служишь, тебе сказали де­каденты, так выдай из себя, что требуют, и победи!”