Пучина людская

Вскоре из комендатуры сообщили: Евтушенко задержан в пьяном виде спящим в тайге под сосной. Требовалось прис­лать доверенное лицо для конвоирования арестованного на ко­рабль. Назначили Гордеева. Он прибыл на гауптвахту, получил по документам своего подчинённого, снял автомат и, держа на изготовку, вывел арестанта из помещения. Выйдя в таком строю за пределы посёлка, они сели в ореховом лесу на пень­ки, покурили и как старые сослуживцы рядом мирно направи­лись к пирсу. И уже на самом подходе к минной стенке ... повстречали замполита Попова. Это же что за панибратство с преступником ... немедленно построиться в походный порядок при конвоировании ... вам, Гордеев, это отразится на вашей службе ... по прибытии доложить командиру ... На эсминце нет карцера или иного места для содержания осуждённых, пото­му прибыв на корабль Евтушенко сходу включился в распоря­док дня и никто ему не напомнил о побеге. Да и незачем было это делать: несколько месяцев моряк будет демонстрировать образцовое поведение, весёлость и хороший аппетит. Но уже потом ... снова перестанет принимать пищу.

Попов считал, что нарушения делаются исключительно для удовольствия, потому стремился уравновесить его наказа­нием. Причём в наказания входила его невыносимая улыбка и лисья манера разговаривать вкрадчиво, держа матроса за пуго­вицу или за робу. Он прямо-таки рылся в папках с личными делами, выискивал подозрительное и если случалось происше­ствие, то строилась преступная линия от Адама. Но Гордеева укорить было нечем с его крестьянской биографией, потому к злости на него добавлялся политический азарт разоблачения. Так, он часами мог расспрашивать о родственниках, сельских соседях, о разговорах за четвёртым шпангоутом ... переспра­шивал, уточнял, мягко обходя вокруг собеседника. Все на ко­рабле были обязаны знать, кто их якобы защищает от тюрьмы. Сход на берег – это строевое мероприятие и замполита не ка­сается. Тем не менее, он вникал в увольнительные записки, сортировал их по благонадёжности и донимал старшин своими указаниями. И только по поводу Гордеева всё обстояло тихо: он знал о разрешении командира на личное обращение и рас­считывал досадить внезапно. Тем более, что повод для рвения у него был: побег Евтушенко и неуставное ему потакание.

У Журавлёва И.П. отношение к нарушениям было проти­воположным. Пройдя морскую науку с начальных начал*, он понял, что проступков много, а человек один. И если за каж­дую ошибку ломать человека, то человек может и получится, но окажется он весь изломанным. А это уже не защитник! Он не поощрял пьянство или недисциплинированность, но и не становился в позу святого при встрече с оплошностью. Так, он понимал, что двадцатилетние парни даже за один корабель­ный год дичают, становятся неуклюжими на берегу и их дони­мает собственная неполноценность. Потому они, чтобы хоть как-то восстановить равновесие психики и обрести забытую свободу, принимают водку за лекарство от разрушения. Никто из них не становился пьяницей, но моменты раскрепощения дают силу и далее сносить корабельное заточение. Тем более, что ничего иного матросский быт предложить не может.