|
«Но, — перебил его Альфонсо, — разве не материальны металлы, дерево, жидкости и все прочее? — «Разогрей посильнее золото, серебро и даже платину, и они испарятся, навеки скрывшись с твоих глаз». — «Но их частицы все равно будут существовать в какой-то форме». — «Неужели не ясно, что если даже такие твердые элементы могут быть рассеяны в пространстве и стать невидимы, то нетрудно предположить, что достаточно высокая температура может и вовсе их уничтожить? По аналогии так должно быть и со всеми прочими объектами, о которых я только что говорил, и в действительности все они лишь бесплотные тени. А посему так же, как и цвета, твердые тела и жидкости не имеют никакой вещественной основы, и то же самое относится к звукам, запахам, теплу и холоду, и всему, что принадлежит к сфере бытия. Разум, чувства и сознание суть единственные сущности и категории, которые может признавать философ. Разве не сказано у Локка: «то, что вызывает у нас ощущение тепла, в самом объекте есть не что иное, как движение»? Не доказывает ли граф Рамфорд, что такого явления, как калория, не существует, и тепло представляет собой лишь движение? Будем же достаточно разумны, чтобы возвыситься над окружающими нас фантазиями и иллюзиями и сосредоточиться на нерушимой твердыне бытия внутри нас». На юного ученика обрушилось еще несметное множество аналогичных философских выкладок, и, совершенно зачарованный учением Софиста, он так преисполнился величием звания философа и осознал всю тщету поддержания окружающих его материальных условий, что решился не принимать более ни еды, ни питья. «Все это, — сказал он, — приличествует простым смертным глупцам, несведущим в философии, но коль скоро сами они не более чем бесплотные тени, что толку о них тревожиться». Его девиз гласил: «Будь силен в бессмертных мыслях и управляй всеми внешними обстоятельствами усилием воли». Рассуждая таким образом, он слабел и бледнел день ото дня, но когда встревоженные друзья стали уговаривать его подкрепиться, он изобличил их в близорукости и заявил, что тотчас поправится, как только приведет свой разум в полную гармонию с окружающими движениями и условиями. Тем не менее, он продолжал чахнуть на глазах, и наконец, один его друг, весьма кстати звавшийся Ллевеллином, что в переводе означает молния, решился разрушить околдовавшие его чары. Однажды он условился с Альфонсо наведаться вместе к его ментору Софисту, которого юноша объявил одним из величайших философов, способным в пять минут обратить Ллевеллина в свою веру. «Еще увидим, кто кого положит на лопатки», — промолвил его друг, который и по имени, и по характеру имел немало общего с молнией. — 173 —
|