Империя знаков

52

это новое образование?) лишен того священного ха­рактера, которым отмечены все значимые здания на­ших городов: соборы, церкви, здания мэрии, истори­ческие памятники. Здесь же точка отсчета абсолютно прозаична; конечно, рынок тоже часто является цен­тральным местом западного города, но в Токио тор­говля нарушается нестабильностью вокзальной жиз­ни: постоянное отправление препятствует накопле­нию; можно сказать, что товар — не более чем заго­товка для упаковки материи, а сама упаковка — лишь пропуск, билет, дающий право уехать.

Таким образом, каждый квартал сосредоточивает­ся в пустоте своего вокзала, в пустой точке, куда сте­каются его заботы и удовольствия. Предположим, се­годня я решу отправиться туда-то и туда-то с одной лишь целью — получить своего рода продолжитель­ное восприятие самого названия этого места. Я знаю, что в Уэно увижу вокзал, верхняя часть которого на­воднена молодыми лыжниками, а подполье, протя­женностью с город, забито ларьками, общедоступны­ми барами, заполненными нищими и путешествен­никами, которые дремлют, болтают или едят прямо на полу в грязных переходах, воплощая всю романти­ку злачных мест. Тут же — однако в другой день — мы увидим совсем иной народ: на торговых улицах Аза-куза (где нет автомобилей), окаймленные бумажны­ми цветочными арками, продают совершенно новую удобную и недорогую одежду: куртки из грубой кожи

53

Эти борцы составляют кас­ту, они живут отдельно, но­сят длинные волосы и упот­ребляют ритуальную пищу. Бой длится одно мгновение: время, необходимое для то­го, чтобы повергнуть другую массу. Никакого кризиса, дра­мы или изнеможения, словом, никакого спорта: знак тяжес­ти, а не напряженности кон­фликта.

(в которых нет ничего преступного), перчатки с чер­ной меховой оторочкой, очень длинные шерстяные шарфы, которые перебрасывают через плечо, как это делают деревенские мальчишки, возвращающиеся из школы, кожаные кепки, все эти блестящие шерстяные принадлежности рабочего, который вынужден теп­ло одеваться и подкрепляться из дымящихся плошек, где варится и булькает суп из лапши. Еще один наро­дец обитает по другую сторону императорского коль­ца (пустого, как мы помним): Икебукуро, квартал од­новременно и рабочий, и крестьянский, грубоватый и приветливый, прямо как огромная дворняга. Каж­дый из этих кварталов порождает свой народ, всякий раз с другим строением тела и новой манерой обще­ния. Пересечь город (точнее, проникнуть в его глу­бину, так как под землей находятся целая сеть баров и магазинчиков, к которым ведет обычная входная дверь какого-нибудь здания; войдя в нее, вы обнару­жите настоящую — величественную и изобильную — подпольную Индию — черный рынок, полный тор­говли и удовольствий) — это все равно, что пересечь Японию сверху вниз, наложив на топографию письмо человеческих лиц. Каждое название звучит так, что вызывает образ этого места, население которого не­повторимо, как особое племя, и для которого необъ­ятный город будет непроходимыми дебрями. Звуча­ние места — это звучание истории; ибо здесь означа­ющее — не воспоминание, но анамнезис, как если бы