|
Есть сведения из Москвы, что Н.К. в середине лета приедет в Россию. Это будет огромным решающим событием. В Москве об этом сказал одному инженеру, последователю Учения, выдающийся архитектор Щусев, который переписывается с Н.К. От него получено письмо с такой вестью. Если это действительно истина, то исполнятся все наши надежды и устремления. Как много мы думаем о том, что же теперь делают наши Руководители. Последней вестью была открытка, которую получил Зильберсдорф от Н.К.: «Все находимся на старом месте и трудимся, как прежде». С 40-го года прервалась наша связь, мы не могли представить, чтобы столь деятельные люди могли усидеть на месте, когда их родине угрожала опасность, когда человечество взбесилось и половодье страданий затопило полмира. Но ведь больше всего помочь можно с Гор. И, разумеется, они совершили множество трудов, сколько будет картин, сколько книг! Как знать, не вышли ли некоторые книги Учения в Америке? Е.И. ещё написала, что она нежданно получила весть обо мне. Мы всё же пробовали ей писать, но неуклюже, втайне от цензуры, не знаем, получены ли наши письма. Так, в немецкие времена писали через Швецию. И теперь, в феврале, мы с Гаральдом получили письма от Зинаиды Фосдик, в которой узнали нашего старого друга г-жу Лихтман. Она, очевидно, вторично вышла замуж. Письма она подписала как директор Академии художеств Рериха. И на конверте эмблема Академии. Таким образом, написано в полуофициальном тоне. Тогда мы рассуждали, что пришло время, когда вновь можем переписываться без страха по поводу цензуры, и эти письма писались по Указанию. Зинаида пишет, что Е.И. и Н.К. беспокоятся, не зная, как мы живём, и велят передавать нам приветы. Гаральд немедля написал в Гималаи, я ответил Зинаиде. Мы сознавали, что копии наших писем останутся в Москве среди бумаг НКВД. Нас уже официально предупреждали, что каждого, кто переписывается с заграницей, здесь считают шпионом. Такой мрачной узости духа человечество ещё не видало. «Все, кто не абсолютно с нами – против нас». Насильно пытаются всем привить свои взгляды, как будто силой можно чего-то добиться. Одного не могу понять, как все нынешние руководители культуры способны, даже с этакой логической «сердечностью», врать или извращать действительность? Или это наивность, привычка, или полное тупоумие известной «великой личности»[177]? На всех семинарах, во всей прессе, во всех статьях читаем и удивляемся. Может быть, кое-кто и думает, что «ради пользы дела» можно прибегать к самым иезуитским средствам. Второе, чего доныне не могу понять, что также от тьмы и особенно удивило, когда вторично русские вошли в Латвию, это – огромное неравенство, или «категории желудка». Кто-то получает всевозможные дополнительные карточки и привилегии, другие, как, например, моя жена – совсем ничего. Дети, и особенно подростки, получают меньше всех, хотя непрерывно трубится, что здесь рай для матери и ребёнка. Ведь если уж приходится нести тяжкую ношу, если надо терпеть, то понесём же эту ношу ради блага Будущего – вместе, как братья, как труженики единого труда. Как всегда, дети белого хлеба не видят, но видят его – великие господа. Да, на Украине был большой неурожай, но при хорошей организованности и любви, и главное – братстве, многое можно было спасти. Моя зарплата «сравнительно неплохая», но прожить трудно, продаю книги, но и так мы – пятеро человек – еле-еле выживаем. Но что скажет простой рабочий? Зарплата – истинная насмешка и издевательство. Поэтому и говорят, что в Советском Союзе все или воруют, или продают. Но сколько так может продолжаться? Малейшая практическая вещь требует громадных усилий. Трудности всё же можно благословлять, только безмерно болит сердце за столь ужасно бессмысленно разбазаренную энергию и время. Всё, что хорошо в Конституции, в жизни перевёрнуто наоборот. Все эти «свободы» только для партийных – говорить во имя своей идеи. В последнее время ведётся большая агитация, чтобы латыши возвращались из-за границы. Руководители государства «гарантируют» свободу и неприкосновенность. Да, на несколько месяцев – действительно. А потом опять – по одному <люди> исчезают. Знаю много случаев. Потому многие, которые ранее вернулись из-за границы, скрываются. Большинство сосланных в позапрошлом году всё же вернулись. Но ссыльные 41-го года почти все погибли. Нам было очень больно слышать о нашей Ольге Мисинь, которая умерла от голода в сибирской тундре. Дочь, Лаумите, выжила, хотя при лесных работах на неё упало дерево и она несколько дней была без сознания. Она ведь уехала вместе с родителями добровольно, ещё почти ребёнком. Позже мы получили сведения о самом Мисине, которого освободили из заключения, – хотел ехать к дочери, но директор фабрики не пускает. Можно ли представить такое рабство! Мы уже давно переписываемся, друзья ему помогают. Мисинь, в непосильных страданиях этого испытания, сильно вырос. Всё переносит бодро и радостно. Ещё и другим помогает и учит. Драудзинь совершила маленький подвиг – послала ему в посылках с газетами отдельные странички из Учения, таким образом, у него есть уже обе части «Листов Сада Мории»! Можно представить его радость. Может быть, в этом году он вернётся. Его огромная деловая энергия будет необходимой в строительстве Будущего. Относительно Клизовского и Буцена нет никаких сведений. Такое чувство, что они оба погибли. Буцена увезли из тюрьмы, уже там он был ослабленным. Клизовский, больной хроническим недугом, отправился в путь в лёгком летнем плаще. Разумеется, за эти два года они прислали бы нам какую-то весточку, если бы ещё жили на этом плане. В позапрошлом году простились с нами многие чудесные друзья – люди, всем сердцем жившие Учением и столь радужно верящие Свету Будущего. В январе, далеко в Валмиере, умерла Велта Бормане – человек души, безмерно жаждущий культуры и духовных знаний, которой был близок Образ Учителя. Была великая неожиданность, когда пришло печальное известие, но пришлось склонить голову перед рукой судьбы. У неё было воспаление лёгких, но в больнице лечили неправильно – как от тифа. Какой-то знакомый взял её Портрет, часть книг. И это было печально. Её последние переживания ушли вместе с ней. Но она в будущем так пригодилась бы нашему Обществу! Кто знает, где можно больше приложить сил? Вторая неожиданность – уход Аринь. Это был преданный дух, реально понимающий и помогающий. Много полезного она делала в книжном магазине. Когда-то в Обществе на двух званых вечерах Аринь читала мою работу о Братстве Грааля. Она внезапно заболела каким-то странным нервным параличом. Последние свои дни она прожила в доверии и молитве, как в трансе. Когда я её навестил, меня словно намагнитила её пламенная молитва и духовная прояснённость. Она рассказала мне свои воспоминания времён первой группы старшего Доктора, в тот день её безмерно поразил Образ, увиденный как Портрет Учителя: когда она вышла на улицу и присела в парке, в радостный, ясный весенний день, она внезапно увидела, что всю синеву неба покрывает Чудесный Образ. Она умирала одна, в больнице, и когда я увидел её в часовне, завёрнутую в бумажную ткань, меня глубоко потрясла иллюзорность явлений этого мира. И затем, в апреле, ушёл наш друг Сеглинь. Он был человеком практической жизни, к книгам и к Учению его приходилось привлекать, но в глубине сердца он нёс великую светлую веру, и главное – везде в жизни умел помочь и послужить. Мы с Бруно были при нём, когда он ушёл. Боль временами угнетала его существо, но он героически не терял смелости, и свет не погас в его детских глазах. Бруно держал Портрет Учителя, и я вместе с ним творил Священную молитву. Так он ушёл, и его последние слова, обращённые к Учителю, были: «Родной, облегчи мои страдания». И здесь, под конец, я пережил чувство возвышенного бессмертия духа и тленность «майи» физической оболочки. И затем, в санатории, умер Осташов, больной чахоткой художник, у которого и в последние мгновения Касания к Высшему были велики. Далее, в январе в Латгалии умер богобоязненный человек – Молчанов. Он изредка наезжал в Ригу, и выказывал истинно хорошее понимание Учения и трепетное созвучие с ним чистейших струн своего духа. В будущем и его будет нам не хватать. И, наконец, в марте минувшего года ушёл наш отшельник в Огре – культурный человек, Янис Залькалн. И его смерть, истинно, была столь же трагически загадочной, сколь одинокой и самобытной была вся его жизнь. Мы узнали об уходе только через неделю после его смерти, когда утром, как «неустановленное лицо», было решено перевезти из больницы на кладбище и вывалить в общую могилу: мы ещё успели этому воспрепятствовать, позаботились о похоронах, перевезли его в часовню на Лесное кладбище, но в последний момент приехала сестра и увезла его в Валмиеру. Мы после неоднократно побывали в Огре, на его даче, я получил его рукописи, святые вещи, все близкие нам книги. Он с большим вкусом собрал <труды> о мировой культуре! Я ему глубоко благодарен за то, что в 1929 году он познакомил меня со старшим Доктором, у него я брал книги по теософии на французском языке и по его «рекомендации» попал в январе в первую группу Учения. И за то, что он перевёл несколько книг Учения в составе комиссии: «Листы Сада Мории», «Криптограммы Востока», вторую часть «Иерархии». У него был образцовый литературный стиль, который я тщетно искал у других. В последние годы, правда, я немало его подгонял, но он стал флегматичным, мрачноватым, замкнутым. Единственно, он начал переводить книгу «Аум». А у нас ведь работы – непочатый край, и именно переводчики и писатели с хорошим чувством стиля нам так необходимы. Ещё доныне я сожалею, что в своё время мы не издали на латышском языке книги по восточной философии для молодёжи, не владеющей русским языком, они чрезвычайно необходимы. Ошибка его в том, что в последнее десятилетие он избегал коллектива, считал более важным свой индивидуальный путь, даже ушёл из Общества. Сколько я ему доказывал абсолютную необходимость коллективного и кооперативного пути. Нам ведь положено воспитывать, формировать себя волевым усилием в широких общественных масштабах, прилагать к тому всё своё сердечное горение, ибо, не понимая великого смысла кооперативного принципа нашей эпохи, мы не понимаем Учения. Потому я за последние годы духовно от него отстранился. Лично для меня из-за моей речи и характера общественный путь – самый трудный. Сколько трудностей и мучений мне приносила моя миссия в Обществе! Но ведь знаю, что мне надо себя ломать, надо себя развивать, и, в конце концов, в чём же ещё может быть большая радость и большее счастье, нежели в общении с ближайшими друзьями в единой, нескончаемой, огненной идее Служения? — 350 —
|