|
Оставшись один, Антон помучился-помучился и вспомнил, что встречам с мёртвыми предшествует резкий до вздрога звук разрываемой материи или чего-то такого похожего. Так, перед тем как увидеть в зоопарке братика Пашу, Антон услышал щелчок кнута; перед заселением в палату Евсея Симеоновича — напоролся на гвоздь; в очереди, где встретилась Нина Брагинская, какой-то мужчина разорвал газету. Покойники уже вызывали в душе Антона не столько сыщицкий интерес, сколько читательский: словно постоянно встречаешь упоминания о редкой книге то в одном источнике, то в другом, и нигде не можешь найти её: ни в библиотеке, ни у букинистов, ни в магазинах. Это необыкновенно сильное и яркое ощущение сочетало в себе и предчувствие, и посул важного открытия, и хищнический азарт поиска, и осознание безуспешности — обречённости на неуспех. Книгу читали другие, многие, но она исчезла, не осталось ни одного экземпляра. Книги, книги, книги, книги. Теперь каждого из встреченных мертвецов Антон называл именем какого-либо писателя, книги которого давно хотел прочитать. Елизавета Сергеевна Стронская стала Джейн Остин, о которой Антон слышал много хорошего. Нина Брагинская — Рюноскэ Акутагавой, несомненным классиком. Оксана Бригадирова — общепризнанным и, вероятно, поэтому не читанным Томасом Манном. Николай Оветисович Оветисян, университетский товарищ, отношения с которым Антон поддерживал и после выпуска, — это, безусловно, Йохан Хёйзинга, неясно почему вызывающий уважение. Тётя Клава из Мукачево, мамина подруга, крёстная, — Маргарет Дюрас, то есть что-то разноцветное, сразу бросающееся в глаза. Братик Паша — Дмитрий Липскеров, ювенильное, утраченное как бы давно и как бы недавно. Алексей Самохвалов, пижон и провинциальный франт, — не кто иной, как Григорий Саввич Сковорода: волосы скобкой, стоячий воротничок, местечковая порочность. Другой Алексей, Кавалеров— это пламенный, и поэтому отодвинутый на второй план, многогрешный Эдуард Лимонов. Вика Бернштейн, так и не долетевшая до своей Хайфы, девочка-прилипала с длинными кудряшками, — безобразница Симона де Бовуар. Елизавета Тихоновна Евдокимова, классная руководительница, — Глеб Успенский, которого читают, только когда прочитано всё остальное, а этого не происходит никогда. Славик Омельский, умерший неизвестно от чего зимним вечером три года назад и восхищавшийся Бродским, — Райнер Мария Рильке, непонятно почему до сих пор не читанный. Барыжников, Виталий Потапович, сосед по лестничной клетке, пенсионер союзного значения, комитетчик, матерщинник, хозяин старого придурочного дога, — Дилан Томас, с которым тоже всё понятно. Педант и белоручка Женечка Щербинцев, прикреплённый, как и Антон, к первому отделу и затравленный незадолго до диплома, когда всё вскрылось, однокурсниками, — хорохорящийся не к месту Уильям Теккерей. Жанночка, самая светлая любовь, оставившая после себя обгорелый трупик, — девственница Габриела Мистраль, то есть Лусила Алькаяга Годой. — 245 —
|