Клиническая психотерапия

Терапия творческим самовыражением (с осознанностью своей общественной пользы, с возникновением на этой базе стойкого светлого мироощущения/1' так же примыкает к концепции А.И. Яроцкого, но еще и исходит из сути клинической (психиатрической) психотерапии, заложенной в своих основах Э. Кречмером и СИ. Консторумом. Главное в TTC, однако, не активирование, хотя Консторум и был в свое время «непоколебимо убежден», что любая «психагоги-ческая задача (...) разрешается главным образом и прежде всего на путях активирующей психотерапии» (с. 88). Но Консторум ушел из жизни в 1950 г. Затем пришло время массового смягчения юношески-революционных восторгов, ослабела неприязнь народа к интеллигенции. Многие из интеллигентных пациентов устали от бездуховной серости позднего нашего социализма с фальшивыми призывами-ободрениями, с активированием нескончаемой деятельности граждан на субботниках и овощных базах. Люди стремились тихо-одухотворенно уйти от всего этого в себя, в свою семью, квартиру, в природу, путешествия, коллекционирование, в чтение серьезных книг (философских, психиатрических и психотерапевтических), которых становилось все больше, благодаря брежневскому благодушию. TTC складывалась-развивалась в течение многих лет, но в самых общих чертах сложилась уже к 1970 году.

Переживание своей неполноценности, унаследованное от отца (покойного теперь, глубокого, тонкого московского психиатра-клинициста), было свойственно мне с детства. Сказывалось в робости, нерешительности, двигательной неловкости, склонности к тревожным мучительным сомнениям. Сверстники часто обижали меня, отбирали школьные завтраки. Не мог дать сдачи, все жаловался родителям с улицы, под окном нашей квартиры, что «меня бьют». Трудно было познакомиться с ребятами, присоединиться к их игре, панически стеснялся попросить кого-то даже о пустяке, подолгу глодало чувство вины там, где многие были справедливо-трезво, естественно убеждены в своей правоте, невиноватости. Бывало, в молодости пытался прикрывать эти трудности бравадным щитом противоположного (жалкой развязностью, грубоватостью), но от этого становилось еще хуже. Мучили тревожные ипохондрии. Помнится, например, как в детстве, слегка поранив ногу (она быстро зажила), несколько месяцев в тревожном напряжении ждал смерти от «заражения крови». Особенно худо было мне, когда, окончив школу, не добрал баллов в медицинский институт и год работал тогда психиатрическим санитаром. Каждый день жалило меня то, что по своей вине не стал студентом. Я тогда даже просил у родителей почаще посылать меня на ближайший Даниловский рынок за тяжелыми овощами, чтобы физическим трудом как-то наказывать себя за свои грехи. Сорок два года назад, в восемнадцать лет, стал, наконец, студентом-медиком и уже на первых курсах по причине душевных трудностей потянулся к психиатрии, психотерапии. Кроме того, я же рос в семье психиатров на территории большой психиатрической больницы, в доме для сотрудников. Ребенком еще слышал вокруг о знакомых, соседях: «этот — шизоид», «этот — психастеник», а «здесь — фершробен»* и т. п. То, что легко-естественно получаешь вот так, с молоком матери, позднее часто