Один к одному. Беседы с создателями семейной терапии

В.: На самом деле – нет. Я получаю много приглашений, многим людям хочется коснуться меня, но я не принимаю это всерьез. Кажется, будто там два Витакера: один – тот, которого они видят, другой – я настоящий.

Инт.: И какого из них вы не принимаете всерьез?

В.: Ученого мужа, знающего ответы на вопросы, над которыми они бьются. А настоящий я – это деревенский парнишка, и он не понимает, почему люди считают его таким умником, когда он все такой же простак.

Инт.: И как вы выкручиваетесь, когда к вам обращаются так, будто вы – ученейший из мужей?

В.: Обычно я смущаюсь, устраняюсь. Мне кажется, так же было с Мэрилин Монро, когда люди, видя в ней секс-бомбу, пытались вести себя с Мэрилин соответственно. Вы оцените это. Но вас манят пальцем, а вы не можете "купиться", ведь тогда вы умножите иллюзии, которых у людей и без того полно.

Инт.: Некоторые считают вашу работу творчеством в истинном смысле слова, но есть и такое мнение: все – от недисциплинированности, Витакер – человек с причудами. Вы наверняка ощущали противоположное отношение к себе. Как вы реагируете, когда вас не принимают?

В.: Я думаю что прошел эту подготовку еще в 40-50-е годы в Атланте – с Томасом Малоуном и Джоном Уоркентином. Мы двадцать лет держались вместе, сначала – на кафедре психиатрии в Эмори, потом – занимаясь частной практикой. Когда только начали "бунтовать" против традиций и выпустили "Корни психотерапии", профессионалы подняли страшный вой. Мы выступали на встречах по всей стране, и везде на нас нападали. Люди говорили, что нам срочно надо к психоаналитику, что мы не в своем уме... Требовали запретить таким практику – и точка. Тогда мы обычно спасались в Атланте, жались друг к другу. Там до нас не достали бы – далеко. Создать подобную группу где-нибудь в Нью-Йорке или в Филадельфии было бы невозможно, потому что всегда эта опасность вторжения извне, всегда эта паранойя: собратья по профессии вот-вот отловят. А у нас – иначе. Как ни странно, у нас сложилась секта без гуру. Я, конечно же, не был гуру. Можно сказать, что мы все были гуру.

Инт.: Слушая, как вы говорите про вашу изоляцию, я вспоминаю Милтона Эриксона и его путь к профессиональному самоутверждению. Впрочем, он не знал такой поддержки, какую знали вы – в тесно сплоченной группе. Что скажете о своей терапии по сравнению с эриксоновской?

В.: Он творил чудеса, а я, насколько могу судить, никогда не владел гипнозом. Недавно, впрочем, мне говорили, что я гипнотизирую людей, но я просто не верю в это. Хотя это возможно... Как бы то ни было, я думаю, Эриксон размышлял о том, что он делает, куда больше меня. Я только пять – десять последних лет пытаюсь всерьез разобраться в том, что же я делаю. А раньше мне было интереснее просто переживать то, что делаю, а не объяснять. Я предполагаю, что Эриксон обдумывал наперед, что он сделает, а потом делал. Я же обычно делаю что-то, а потом или хвалю себя, или ругаю.