|
Для него, следовательно, все предложения единообразно служат для того, чтобы выражать; в такой мере единообразно, что не остается места для таких характерных структур, какие описал Кречмер. Итак, подытожим: результаты столь упрощенной теории языка — беспомощность как перед паулевским, так и перед кречмеровскими типами сложноподчиненных предложений. Гипотаксис по меньшей мере трехлик. Тот, кто после всего, что мы узнали из длящейся столетие дискуссии специалистов и что мы обсудили, прочтет еще раз древнеегипетскую историю Синухета, обнаружит и там обороты, указывающие на кречмеровский тип. Например: Ich meinte: Kдmpfe enstehen; nicht glaubte ich: ich lebe nach ihnen 'Я полагал: возникнут битвы; я не верил: я буду жить после них'. Если немецкий перевод адекватен, это те смешения повествования и прямой речи, которые, по–видимому, очень архаичны и которые, возможно, были первым источником сложноподчиненных предложений кречмеровского типа. Союз und и сопутствующие ему распространения предложений по модели Г.Пауля в немецком переводе древнеегипетского текста не обнаруживаются. И last not least, релятив, таким образом, почти не играет никакой роли в лапидарном языке египтян. Решающий поворот к богато расчлененным периодам индоевропейских языков, вероятно, произошел тогда, когда научились превращать возникающий контекст в указательное поле, чтобы создавать в речевой цепи многообразные свободные сочленения. Решающим поворотным пунктом стало возникновение указания в модусе анафоры. 6. Новая гипотеза: теория типов С этой платформы тонкие знатоки истории языка должны были бы обратиться еще раз к проблеме гипотаксиса. Если, как мы сочли это необходимым и обосновали на примере композита, проблему чисто атрибутивных структур отнести в специальную главу, тогда в пределах индоевропейского языка действует правило, напоминающее об изречении шахматистов: Regina regit colorem 'Королева определяет цвет'. Regina — это глагол, а то, что он предопределяет, — это поле символов и его границы. Глагол способен открывать вокруг себя поле символов и управлять им, когда он выступает в виде инфинитива или причастия, в виде отглагольного имени или глагольного компонента композита. Перечислим еще раз, начиная с конца: отглагольное имя и все производные слова, в которых еще ощущается отглагольный элемент, образуют, например, такие композиты, в которых отчетливо прослеживается объектный падеж. Два слова, wasserhaltig 'вoдocoдepжaщий' и wasserreich 'пoлнoвoдный', мое языковое чутье разграничивает точно так же, как и существительные Schuh–macher 'сапожник' и Schuhsohle 'подошва', в то время как то же самое языковое чутье заставляет меня сомневаться, прослеживается ли еще такое различие между Haarband 'лента для волос' и Haarfarbe 'цвет волос'. О партиципе и инфинитиве как словах, управляющих полем предложения, должны были бы высказаться латинисты; вопрос заключается не в том, могут ли они управлять, а в том, в какой мере открываемое ими поле символов может быть свободным от главенства господствующего предложения. — 343 —
|