|
Сформировавшийся релятив еще раз появляется в детском языке позднее, а вместе с ним появляется и множество других анафорических средств. Однако об этом пока известно мало полезного для нашего лингвотеоретического очерка о гипотаксисе. 5. Понятие гипотаксиса. Полевой разрыв. Гипотеза Марти, новейшие исследования Несколько слов о понятии гипотаксиса, определить которое столь же трудно, как и понятие предложения. Что такое придаточное предложение? В высказываниях специалистов прошлого, от Аделунга до Хайзе[293], все отчетливее вырисовывается идея, что отношение предложения к входящим в него словам на более высокой ступени повторяется в отношении сложноподчиненного предложения к входящим в него предложениям. «Придаточные предложения — это определяющие или уточняющие части главного предложения, они относятся к главному предложению и к его частям так же, как распространяющие определения простого предложения относятся к нему и к его частям; они отличаются от этих определений лишь тем, что они имеют форму предложений» (Неуsе. Ор. cit.) Если современный языковед–теоретик задумается о том, какие именно явления больше всего соответствуют этому суждению, то среди прочих он вспомнит и об упоминавшемся при рассмотрении кречмеровского типа винительном с инфинитивом и о латинских партиципиальных конструкциях. Ведь они фактически находятся в символическом поле одного и того же обрамляющего предложения и несут его полевые знаки; многочисленные партиципы в приведенном для примера периоде из Фукидида стоят, например, в номинативе, который включает их, как и сам субъект (Никиас), в рамку предложения. То же самое относится и к винительному падежу в Ceterum censeo Carthaginem esse delendam 'Впрочем, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен'. Возвращаясь к образу «суставного сочленения» в речи, констатируем, что в этом месте не происходит никакого нарушения поля и суставное сочленение не образуется; напротив, символическое поле рамочного, или главенствующего, предложения полностью включает эти добавления в себя. Здесь наблюдаются такие же условия, как и в случае композита (или свободной группы слов). Лишь внутри них, так сказать, в их внутренних домашних условиях, дело обстоит, пожалуй, несколько иначе, чем внутри композита; в них больше простора, больше возможностей для распространения задаваемой глаголом внутренней структуры. Однако оставим пока этот вопрос открытым и вспомним попутно о так называемых абсолютных, то есть не столь непосредственно включаемых партиципиальных конструкциях, в частности об ablativus absolutus в латыни. Удобство системы, в которой наряду с падежами внутренней детерминации существует столь «щедрый» падеж внешней детерминации (в понимании Вундта), каким является латинский аблатив, широко используется как уютное гнездо, как готовый футляр, в котором произвольно и теми же синтаксическими средствами, что и в предложениях, можно конструировать и воспроизводить положения вещей независимо (в пределах ограничивающей гнездо рамки) от соотношений внутри символического поля предложения. Следует ли вообще считать аблатив составной частью символического поля латинского предложения? Этот вопрос я должен переадресовать специалистам; у меня как неспециалиста такое впечатление, что дело в значительной мере в смешанной латинской системе падежей, которая приводит к поразительно обширным «распространенным» предложениям, известным нам по произведениям классиков. Ведь после заполнения ближайших позиций при глаголе ответами на вопросы quis? 'кто?', quid? 'что?' последовательно появляются и встраиваются в предложение ответы на вопросы ubi? 'где?', quibus auxiliis? 'при помощи чего?', cur? 'почему?', quomodo? 'каким образом?', quando? 'когда?'. Такое латинское предложение, подобно по–походному упакованному ранцу, содержит все необходимое, значительно больше, во всяком случае, чем этого можно достичь с помощью только падежей внутренней детерминации. — 340 —
|