Психологические основы педагогики

148

Эта привычка зрения потом проросла все мышление и определила основной характер его — стремление двигаться по вертикали и малую заинтересованность в горизонтали» (1992. С. 99). Это детское мышление можно обозначить как разумное, отличающееся от обыденного и от рассудочного. «Единовременная последовательность» — это не «от сих — до сих» и не «почему сие есть в-пятых?» Примечательно, что в детских наблюдениях пространство трансформировалось в хронологию, во время, которое становилось средством интерпретации пространства. Хронос и топос сливались в одно, в хронотоп. Весьма существенно, что такой тип мышления порожден вниманием и любовью к природе.

Приведем близкое по смыслу автобиографическое признание Осипа Мандельштама, сделанное им в «Разговоре о Данте»: «Черноморские камушки, выбрасываемые приливом, оказали мне немалую помощь, когда созревала концепция этого разговора. Я откровенно советовался с халцедонами, сердоликами, кристаллическими гипсами, шпатами, кварцами и т. д. Тут я понял, что камень как бы дневник погоды, как бы метеорологический сгусток. <...>

Камень — импрессионистский дневник погоды, накопленный миллионами лихолетий; но он не только прошлое, он и будущее; в нем есть периодичность. Он Алладинова лампа, проницающая сумрак будущих времен.

Соединив несоединимое, Данте изменил структуру времени, а может быть, и наоборот: вынужден был пойти на глоссалию фактов, на синхронизм разорванных веками событий, имен и преданий именно потому, что слышал обертона времени» (1990. Т. 2. С. 251).

Тот же ход мысли, связанной с камнем, мы находим у Райнера Рильке:

И окаменелость выдает
небывалое — и тем нежданней
вечное безмолвье всех созданий
громогласным действом предстает.

Поучительные для педагогики и психологии воспоминания Флоренского сопровождены поэтическими ассоциациями для того, чтобы показать, что теоретическое мышление не только интересуется корнями и развитием, но и само имеет корни в художественной деятельности, в частности, в живом созерцании. Когда-то это не только казалось, но и формулировалось как нечто само собой разумеющееся. Иоганн Гёте писал о созерцательной

149

способности суждения как об особом виде творчества, когда человек в единичном явлении может увидеть всеобщее, в явлении — сущность. Такое ви?дение есть нечто большее, чем простое восприятие, но оно, согласно Гёте, носит все же чувственный характер. Гегель писал, что одухотворенное истинное созерцание схватывает субстанцию предмета во всей ее полноте (1929. Т. 1. С. 251).