|
То, что определенное общее представление о человеке неизбежно для любой психологической концепции, отмечает и Михаил Григорьевич Ярошевский. Весь вопрос в том — каково оно, к чему ведет или — если брать историю — к чему привело. Кстати, никак не могу согласиться с Михаилом Григорьевичем, что я понимаю человека как "сугубо духовное существо". Мне ли — психологу с тридцатилетним клиническим стажем не ведать, что человек имеет плоть, столь отягощающую его, особенно когда он болен, и мозг, многоликие нарушения, поломки которого ведут к столь же многоликим изменениям психики. Да и весь сюжет доклада про то, как профессионал дошел до постановки обобщенных проблем — не вследствие внезапного наития или пресыщения задачами своей науки, а вследствие самой логики профессионального движения. Пафос вообще не в том, чтобы объявить человека духовным или телесным, объектом философии или психологии, а в том, чтобы найти их соотнесение, место и роль в достойном человека развитии. Вопрос, должный быть обращенным в этом случае к психологии, прекрасно сформулирован в выступлении Виктора Ивановича Слободчикова: "Как возможен человек в свете психологических представлений о нем". Иными словами — соответствуем ли мы, психологи, в своих суждениях, воззрениях, выводах тому выверенному, выстраданному представлению о человеке, которое мы находим в нравственной философии и этике, могут ли наши психологические представления соответствовать, соотноситься тому предельному Образу, о котором две тысячи лет назад было сказано "Esse homo". Личность при этом не отделена, не отчуждена от сущности человека (что приписывает мне Сергей Леонидович Воробьев), но с психологической точки зрения служит, устремляет человека к этой сущности, двигаясь в континууме: личина (маска, роль, персона, персонаж) — личность — лик. В зрелой личности личина должна отодвинуться от центра бытия, присмиреть, погаснуть. Но и сама психологическая личность в свете лика неизбежно истаивает, "снимается". Сергей Леонидович, возведя личность сразу в лик, говорит о материи, уровне заведомо не подвластном психологии, возвращая нас тем самым к описанному в докладе спору вокруг Бахтина и необходимости отказа вообще от психологического изучения личности. В Писании вовсе не о психологической личности говорится как об образе и подобии, а о человеке, личность здесь атрибутивна: мы говорим о личности человека (т.е. о личности как принадлежащей человеку), а не о человеке личности (человеке, принадлежащем личности). Кстати, введение разных уровней движения, например, от личины к лику дает ключ к пониманию и того, что человек может быть психически здоровым и личностно больным (что вызвало недоумение у Андрея Владимировича Брушлинского), ибо качество личности как высшего уровня психического аппарата вовсе не прямо зависит от памяти, внимания, мышления и других характеристик психического. Вернемся еще раз к самому термину "нравственная психология". Как видно из текста дискуссии, ряд уважаемых оппонентов выражают сомнение в его удачности, главным образом, потому, что им видится в нем некая претензия на моральное руководство, назидательность. Мусхелишвили и Шрейдер предлагают вместо этого говорить о "психологии поступка" или "психологии стыда". Давыдов говорит не о нравственной психологии, а о психологии нравственности человека. Юдин вообще считает, что в докладе выражена проблема, которая шире той, что дана в его названии, в обсуждении самой возможности нравственной психологии. По его мнению речь не столько о сопряжении психологии с этикой, сколько с аксиологией. Переход же из сферы нравственных ценностей в сферу морали, нравственности происходит лишь тогда, когда возникает задача выявления нормального развития человека. — 55 —
|