|
бодливая корова давала себя доить. Но как я могу применить то же возвышенное слово к головкам Малларме, которые тридцать три бездельника разгадывают в течение тридцати трех лет? Слово некогда могло убить или излечить, заставить полюбить или возненавидеть. Поэтому заговоры или заклинания были поэзией. Поэты являлись ремесленниками, работавшими, как все люди. Кузнец ковал доспехи, а поэт слагал героические песни, которые вели к победе. Плотник тесал колыбель или гроб, а поэт писал колыбельную песнь или причитания. Женщины пряли и за пряжей пели песни, делавшие их руки более быстрыми и уверенными, работу легкой. Я читал как-то стихи, которые вы печатаете в вашем уважаемом журнале, и спрашивал: кого они могут пробудить или повести на бой, чьей работе могут помочь? Единственное их назначение, не вытекающее, впрочем из задания авторов, убаюкать человека, уже подготовленного ко сну статьей о количестве гласных и согласных в стихе Расина“1. Вопреки взглядам Хуренито в вопросе о самоценности искусства (не путать с формулой “искусство для искусства“!), других высших созидательных проявлений человеческого духа, все, кто сейчас пишет об этом, придерживаются замечательного единства. Считается бесспорным то, что, хотя и наука, и литература, и искусство играли и продолжают играть значительную роль в материальной жизни людей, они не могут быть понятны узко утилитарно; они как бы “отвязяны“ от интересов адаптации человека к среде, не могут быть истолкованы чисто прагматически. Идеалы прагматизма применительно к искусству единодушно отбрасываются и творцами, и теми, кому предназначено их творчество. В самом этом, сходстве взглядов разных по своим мировоззренческим установкам людей, заключено нечто большее, чем просто сходство. С каждым новым свидетельством в пользу неутилитарности этих форм активности закрепляется убежденность в том, что бескорыстие и непрагматизм — это показатель подлинного служения науке, искусству, делу воспитания и т. п. “Не приспосабливаться, а самоотверженно и бескорыстно исследовать и творить, совершенствоваться самому и содействовать развитию других людей!“ — становится критерием и ориентиром оценки человека науки, человека искусства, подлинного воспитателя и т. п. “Не смотри на ученость, ни как на корону, чтобы ею красоваться, ни как на корону, чтобы кормиться ею!“ — писал Толстой. Но это, в свою очередь, значит, что “неадаптивность“ превращается в нормативную черту деятельности “подвижников духа“. Тем самым утверждается иной уровень адаптивности: “быть неадаптивным“ выступает как условие адаптированности человека к данным видам деятельности, в частности, его признания соответствующей социальной группой. Кроме того, созидание в этих областях человеческой жизни — подлинный источник наслаждения. Поэтому вовлеченность человека в творчество не может быть однозначно описана или оценена как “неадаптивная“. По сравнению с задачей поддержания биологической нормы функционирования (выживания), человек, творя, действует “неадаптивно“, однако часто это вполне адаптивная активность, если иметь в виду равнение на нормы, задаваемые сообществом, к которому он принадлежит. — 23 —
|