|
В тот день для поиска правильного контекста в разговоре с Уильямом был использован метод проб и ошибок. Чтобы понять его калейдоскоп красок и форм, я испробовал разные контексты, но ничего не добился. В других ситуациях мне бывало легче, потому что если Уильям осознавал, что мне трудно, он помогал поддерживать разговор, отвечая на мои вопросы. С Уильямом стоило только точно прояснить фон нашего разговора, как удавалось уменьшить диссонанс, и тогда могли возникнуть осмысленные противоречия. Тогда уже имя «мистер Пайпс» казалось весьма приемлемым для описания дяди Боба, «мастера на все руки, приехавшего на выходные». Одна из причин, по которым в тот день мне было особенно трудно понять Уильяма, заключалась в том, что не осталось никаких ссылок на общий контекст и улетучивался смысл, который определялся только его интересами, не зависевшими ни от контекста, ни от потребностей слушателя. Даже хорошо представляя себе его интересы, его тревоги и его недавний жизненный опыт, которые могли составлять контекст разговора, я подозревал; что его настроение мешает ему помочь мне понять конкретный контекст, «работающий» на фоне нашего разговора. — Потом коричневатый, идущий на север, въехал на Блур, а затем желтоватый, идущий на юг, въехал на Блур. И я увидел коричневатый, идущий на север, из окон желтоватого, идущего на юг. И я позволил желтоватому, идущему на юг, проехать мимо. — Ты позволил другому проехать мимо? — Потом он вошел в тоннель. А потом знаете, что случилось? -Нет. — Желтоватый, идущий на юг, снова появился на станции! — Представляю себе, как поздно ты вернулся домой. — А потом снова появился коричневатый, идущий на север. И я увидел коричневатый, идущий на север, из окон желтоватого, идущего на юг. Желтоватый, идущий на юг, входил на станцию, а коричневатый, идущий на север, уходил с нее. А потом на Дэвисвилл появился новый поезд, идущий на юг. Впереди у него кронштейн для размыкания, и двери гораздо больше. — Это хорошо. — У него есть окна и знак «Инвалидное кресло». Поэтому-то двери и больше. — Чтобы можно было въехать в инвалидном кресле? — Нет. А потом знаете, что случилось? - Нет. — Он остановился, но я пропустил его, потому что мне был нужен коричневатый. И он уехал. Новый поезд, идущий на юг, уехал с Дэвисвилл. Новый поезд, идущий на юг, уехал. Потом другой желтоватый поезд снова приехал на Дэвисвилл. И вдруг меня осенило! Наконец-то я смог представить себе, как было дело, что мог видеть Уильям, стоя на платформе станции метро. Он ждет, когда придет «правильный» поезд, и, ожидая его, пропускает другие поезда. «Правильный» поезд — это поезд с определенным сочетанием направления, формы окон и цвета обивки. Он видит разные поезда, прибывающие на станцию, у одних квадратные окна, у других — круглые. В одних поездах обивка сидений желтого цвета, в других — коричневого. Через квадратные окна одного поезда, идущего на север, он видит круглые окна другого состава, идущего на юг. Это калейдоскопы форм и красок, перемещающиеся в разных направлениях. С точки зрения Уильяма, наш разговор имел смысл. Бесполезно навязывать ему мою точку зрения. Чтобы иметь возможность беседовать с ним, я должен видеть все так, как видит он. Но, не подключив к делу воображение, я ничего не понимаю. Я должен увидеть мир таким, каким видит его Уильям. Его воображение не может сделать для меня эту работу; я должен мысленно создать метафору его мира, а потом интерпретировать то, что он говорит. Только в этом случае мы можем играть с ним в одну языковую игру. Чтобы я мог перебросить мост через разделяющую нас пропасть, у меня должна быть гипертрофированная теория образа мыслей. Чтобы понять контекст, я должен видеть и воображать мир таким, каким видит и воображает его Уильям, стоящий на платформе станции метро и ждущий прибытия поезда. — 83 —
|