|
– Кто? Что? – спросил Пилат. – За тобой? Зачем запишет? – А вот тоже записано, – сказал арестант и указал на протоколы. – Вон как, – сказал Пилат секретарю, – это как находите? Постой, – добавил он и обратился к арестанту: – А скажи-ка мне: кто ещё симпатичный? Марк симпатичный? – Очень, – убеждённо сказал арестованный. – Только он нервный… – Марк нервный? – спросил Пилат, страдальчески озираясь. – При Идиставизо его как ударил германец, и у него повредилась голова… Пилат вздрогнул. – Ты где же встречал Марка раньше? – А я его нигде не встречал. Пилат немного изменился в лице. – Стой, – сказал он. – Несимпатичные люди есть на свете? – Нету, – сказал убеждённо арестованный, – буквально ни одного… – Ты греческие книги читал? – глухо спросил Пилат. – Только мне не понравились, – ответил Иешуа. Пилат встал, повернулся к секретарю и задал вопрос: – Что говорил ты про царство на базаре? – Я говорил про царство истины, игемон… – О, Каиафа, – тяжко шепнул Пилат, а вслух спросил по-гречески: – Что есть истина? – И по-римски: Quid est veritas? – Истина, – заговорил арестант, – прежде всего в том, что у тебя болит голова и ты чрезвычайно страдаешь, не можешь думать. – Такую истину и я смогу сообщить, – отозвался Пилат серьёзно и хмуро. – Но тебе с мигренью сегодня нельзя быть, – добавил Иешуа. Лицо Пилата вдруг выразило ужас, и он не мог его скрыть. Он встал с широко открытыми глазами и оглянулся беспокойно. Потом задавил в себе желание что-то вскрикнуть, проглотил слюну и сел. В зале не только не шептались, но даже не шевелились. – А ты, игемон, – продолжал арестант, – знаешь ли, слишком много сидишь во дворце, от этого у тебя мигрени. Сегодня же как раз хорошая погода, гроза будет только к вечеру, так я тебе предлагаю – пойдём со мной на луга, я тебя буду учить истине, а ты производишь впечатление человека понятливого. Секретарю почудилось, что он слышит всё это во сне. – Скажи, пожалуйста, – хрипло спросил Пилат, – твой хитон стирает одна женщина? – Нет, – ответил Иешуа, – все разные. – Так, так, так, понятно, – печально и глубоко сказал, качая головой, Пилат. – Он встал и стал рассматривать не лицо арестанта, а его ветхий, многостиранный таллиф, давно уже превратившийся из голубого в какой-то белесоватый. – Спасибо, дружок, за приглашение! – продолжал Пилат, – но только, к сожалению, поверь мне, я вынужден отказаться. Кесарь-император будет недоволен, если я начну ходить по полям! Чёрт возьми! – неожиданно крикнул Пилат своим страшным эскадронным голосом. – А я бы тебе, игемон, посоветовал пореже употреблять слово «чёрт», – заметил арестант. — 142 —
|