|
– Отравитель… – слабо произнёс он. – Что вы! – вскричал гнусаво кривоглазый, – подобное лечится подобным. Встряхнитесь, нам пора. Вот оживает и ваша подруга. Поэт увидел, что Маргарита вскочила, полная жизни. Изменилось лишь её лицо в цвете и стало бледным. – Пора! Пора! – произнёс Азазелло. – Пора! – повторила возбуждённая Маргарита. Она одним взмахом сорвала с себя халат и взвизгнула от восторга. Азазелло вынул из кармана баночку и подал. Тотчас под руками Маргариты её тело блеснуло жиром. – Скорее, – сказал Азазелло поэту. Тот поднялся легко. Такая радость, как та, что наполняла его тело, ещё им не была испытана никогда. Тело его не несло в себе никакой боли, и, кроме того, всё показалось сладостным поэту. И жар углей в старой печке, и красное старенькое бюро, и голая Маргарита, которая скалила зубы и натирала шею остатками мази. Поэт хотел перед отъездом пересмотреть свои рукописи, но Азазелло сослался на то, что поздно, и неопределённо намекнул на то, что за рукописями можно будет заглянуть как-нибудь впоследствии… – Вы правы! – вскричал поэт, чувствуя прилив бодрости и вдохновения. В ту же минуту он выхватил из стола толстую пачку исписанных листов и швырнул её в печь. – Один листок не отдам! – закричала Маргарита и выхватила из пачки листок. Она скомкала его в кулаке. Жаром пахнуло в лицо, и вся комната ожила. Коварный Азазелло кочергой выбросил пылающую бумагу прямо на скатерть, и дым повалил от неё. Через несколько мгновений компания, хлопнув дверями, покинула полуподвал. Темнело во дворике. Милосердия! Милосердия! Взвились со дворика. Первой взлетела на дворницкой метле Маргарита. За нею поднялся Азазелло. Он распахнул плащ, и на его поле, держась рукой за кованый пояс, поднялся поэт. Смертельно бледное лицо в начинающихся сумерках показалось картонным. Дымный ветерок ударил в лицо, волосы разметал. Маргарита шла скачками чуть повыше старинных фонарей, а у поэта захватило дух от наслаждения при первом же движении в воздухе. Азазелло, неся на плаще поэта, догнал Маргариту и властно указал на запад, но поэт в этот момент потянул его за пояс и тихо попросил: – Я хочу попрощаться с городом. Азазелло кивнул головой, и летящие повернули вдоль по Пречистенке к центру. Лёт был так мягок, так нечувствителен, что временами казалось поэту, будто не он плывёт по воздуху над городом, а город со страшным гвалтом бежит под ним, показывая ему картины, от которых его волосы вздувались и холодели у корней. Первый пожар подплыл под ноги поэту на Волхонке. 112 Там пылал трёхэтажный дом напротив музея. Люди, находящиеся в состоянии отчаяния, бегали по мостовой, на которой валялись в полном беспорядке разбитая мебель, искрошенные цветочные вазоны. Трамваи далее стояли вереницей. С первого взгляда было понятно, что случилось. Передний трамвай наскочил у стрелки на что-то, сошёл с рельс, закупорил артерию. — 121 —
|