|
Муха перестала гудеть, куда-то завалилась за шкаф, и в то же время стукнули шаги на кирпичной дорожке и отчётливые ноги появились в окошке. Некто присел на корточки, отчего в мутном стекле, заслонив свет, появился довольно упитанный зад и колени. Некто пытался заглянуть в жильё. Поэт задрожал, но пришёл в себя и затих. – Богохульский! – сказал взволнованно голос с корточек, и некто сделал попытку всунуть голову в форточку. – Вот, пожалуйста! – шепнул злобно и горько поэт. Маргарита подошла к окошку и сурово спросила сующегося в окно человека: – Чего тебе надо? Голова изумилась. – Богохульский дома? – Никакого Богохульского здесь нет, – ответила грубым голосом Маргарита. – Как это так нету, – растерянно спросили в форточке, – куда же он девался? – Его Гепеу арестовало, – ответила строго Маргарита и прибавила: – А твоя фамилия как? Сидящий за окном не ответил, как его фамилия, в комнате сразу посветлело, сапоги мелькнули в следующем окне, и стукнула калитка. – Вот и всё, – сказала Маргарита и повернулась к поэту. – Нет, не всё, – отозвался поэт, – через день, не позже, меня схватят. Кончу я жизнь свою в сумасшедшем доме или в тюрьме. И если сию минуту я не забудусь, у меня лопнет голова. Он поник головой. Маргарита прижалась к нему и заговорила нежно. 105 – Ты ни о чём не думай. Дело, видишь ли, в том, что в городе кутерьма. И пожары. – Пожары? – Пожары. Я подозреваю, что это они подожгли Москву. Так что им совершенно не до тебя. – Я хочу есть. Маргарита обрадовалась, стащила за руку поэта с кровати, накинула ему на плечи ветхий халат и указала на раскрытую дверь. Поэт, ещё шатаясь, побрёл в соседнюю комнатушку. Шторы на окошках были откинуты, в них сочился последний майский свет. В форточки тянуло гниловатым беспокойным запахом прошлогодних опавших листьев с примесью чуть уловимой гари. Стол был накрыт. Пар поднимался от варёного картофеля. Блестели серебряные кильки в продолговатой тарелке с цветочками. – Ты решительно ни о чём не думай, а выпей водки, – заговорила Маргарита, усаживая любовника в алое кресло. Поэт протянул руку к тёмной серебряной стопке. Маргарита своей белой рукой поднесла ему кильку. Поэт глотнул воду жизни, и тотчас тепло распространилось по животу поэта. /IX. 1934. Он закусил килькой. И ему захотелось есть и жить. Маргарита налила ему вторую стопку, но выпить её поэт не успел. За спиной его послышался гнусавый голос: – На здоровье! Поэт вздрогнул, обернулся, так же как и Маргарита, и любовники увидели в дверях Азазелло. Гонец Воланд в сопровождении свиты к закату солнца дошёл до Девичьего Монастыря. Пряничные зубчатые башни заливало косыми лучами из-за изгибов Москвы-реки. По небу слабый ветер чуть подгонял облака. — 117 —
|