|
– Да… и вообще. – Гм… Ну, а вы, Созонт Иваныч, какого мнения о чёрте? – Я думаю, Григорий Михайлыч, что он во всяком случае не такой, каким его изображают. – Он лучше? – Лучше ли, хуже ли, это решить трудно, но не такой. Ну что же, идем мы? – Да вы посидите сперва немножко. Мне, признаться, все-таки кажется немного странным… – Что, смею спросить? – Каким образом вы, собственно вы, могли сделаться приятелем Ирины Павловны? Потугин окинул самого себя взглядом. – С моею фигурой, с положением моим в обществе оно точно неправдоподобно; но вы знаете – уже Шекспир сказал: «Есть многое на свете, друг Гораций»*, и так далее. Жизнь тоже шутить не любит. Вот вам сравнение: дерево стоит перед вами, и ветра нет; каким образом лист на нижней ветке прикоснется к листу на верхней ветке? Никоим образом. А поднялась буря, всё перемешалось – и те два листа прикоснулись. – Ага! Стало быть, бури были? – Еще бы! Без них разве проживешь? Но в сторону философию. Пора идти. Литвинов всё еще колебался. – О господи! – воскликнул с комической ужимкой Потугин, – какие нынче стали молодые люди! Прелестнейшая дама приглашает их к себе, засылает за ними гонцов, нарочных, а они чинятся! Стыдитесь, милостивый государь, стыдитесь. Вот ваша шляпа. Возьмите ее, и «форвертс!»[133] – как говорят наши друзья, пылкие немцы. Литвинов постоял еще немного в раздумье, но кончил тем, что взял шляпу и вышел из комнаты вместе с Потугиным. XIIОни пришли в одну из лучших гостиниц Бадена и спросили генеральшу Ратмирову. Швейцар сперва осведомился об их именах, потом тотчас отвечал, что «die Frau F?rstin ist zu Hause»[134],– и сам повел их по лестнице, сам постучал в дверь номера и доложил о них. «Die Frau F?rstin» приняла их немедленно; она была одна: муж ее отправился в Карлсруэ для свидания с проезжавшим сановным тузом из «влиятельных». Ирина сидела за небольшим столиком и вышивала по канве, когда Потугин с Литвиновым переступили порог двери. Она проворно бросила шитье в сторону, оттолкнула столик, встала; выражение неподдельного удовольствия распространилось по ее лицу. На ней было утреннее, доверху закрытое платье; прекрасные очертания плеч и рук сквозили через легкую ткань; небрежно закрученная коса распустилась и падала низко на тонкую шею. Ирина бросила Потугину быстрый взгляд, шепнула «merci» и, протянув Литвинову руку, любезно упрекнула его в забывчивости. «А еще старый друг», – прибавила она. Литвинов начал было извиняться. «C’est bien, c’est bien»[135],– поспешно промолвила она и, с ласковым насилием отняв у него шляпу, заставила его сесть. Потугин тоже сел, но тотчас же поднялся и, сказав, что у него есть безотлагательное дело и что он зайдет после обеда, стал раскланиваться. Ирина снова бросила ему быстрый взгляд и дружески кивнула ему головой, но не удерживала его и, как только он исчез за портьеркой, с нетерпеливою живостью обратилась к Литвинову. — 203 —
|