Поломаны, протоптаны луга, уколочены зеленые, вбиты колесами, прихлыснуты плеткой. Скоро минует гулянье. Стукнул последний красный денек. Богатая осень. Встало из-за леса солнце — не нажить такого на свете — приобсушило лужи, сгладило скучную расторопицу[179]. По полесью мимо избы бежит дорожка, — мхи, шурша сырым серебром[180] среди золота, кажут дорожку. Лес в пожаре горит и горит. В белом на белом коне в венке из зеленой озими едет по полю Егорий[181] и сыплет и сеет с рукава бел жемчуг. Изунизана жемчугом озимь. И дальше по лесу вмиг загорается красный — солнце во лбу, огненный конь, — раздает Егорий зверям наказы. Лес в пожаре горит и горит. И птицы не знают, не домекнуться певуньям, лететь им за море или вить новые гнезда, и водные — лебеди — падают грудью о воду, плывут: — Вылынь[182], выплывь, весна! — вьют волну и плывут. Богатая осень. Летит паутина. Катит пенье косолапый медведь, воротит колоды — строит мохнатый на зимовье берлогу: морозами всласть пососет он до самого горлышка медовую лапу. Собирается зайчик линять и трясется, как листик: боится лисицы. Померкло. Занывает полное сердце: «Пойти постоять за ворота». Тихая речка тихо гонит воды. По вечеру плавно вдоль поля тянется стая гусей, улетает в чужую сторонку. — Счастлива дорожка! Далеко на селе песня и гомон[183]: свадьбу играют. Хороша угода, хорош хмель зародился — золотой венец. Богатая осень. Шум, гам, — наступают грудью один на другого, топают, машут руками, вон сама по себе отчаянно вертится сорвиголова молодуха — разгарчиво лицо, кровь с молоком, вон дед под хмельком с печи сорвался… Кипит разгонщица каша. Валит дым столбом. Шум, гам, песня. А где-то за темною топью конь колотит копытом. Скрипят ворота, грекают дверью — запирает Егорий вплоть до весны небесные ворота. Там катается по сеням последнее времечко, последний часок, там не свое житье-бытье испроведовают[184], там плачут по русой косе, там воля, такой не дадут, там не можно думы раздумать… «Ей, глаза, почему же вы ясные, тихие, ненаглядные не источаете огненных слез?» Мать по-темному[185] не поступит, вернет теплое время… Сотлело сердце чернее земли. — Вернитесь! И звезды вбиваются в небо, как гвозди, падают звезды. ЗмейПетьку хлебом не корми, дай только волю по двору побегать. Тепло, ровно лето. И уж закатится непоседа, день-деньской не видать, а к вечеру, глядишь, и тащится. Поел, помолился Богу, да и спать, — свернется сурком, только посапывает. — 33 —
|