|
– Кажется, что так. Пришел ко мне в Кларан, молча пожал мне руку и ушел. – Увидите, что и там теперь реформы начнутся! – То есть… как вам сказать!.. наверное утверждать не берусь. Слишком сильна там консервативная партия. Она непременно будет тормозить. Во всяком случае, это вопрос настолько существенный, что в будущем году я непременно опять отправлюсь в Лозанну, чтоб лично убедиться, какое действие произвели мои разъяснения. – Дай бог! дай бог! А в Париже… конечно, тоже побывали? – Еще бы! Быть за границей и не заехать в Париж! Но в каком они нынче трико женщин в феериях выводят – ну, просто… Одного не понимаю: зачем трико?! – А у нас наденут на нее мешок, да такой, что гороху четверик туда всыпать можно, да еще кисеи целый ворох накутают… догадывайся! – Да, господа, Париж – это столица мира!* Встанешь утром – и сейчас чувствуешь… Возьмите одни журналы: «Intransigeant»[12], «Justice»[13], «Combat»[14]…так и брызжет! Прочитаешь – куда идти? Завтракать? – к Бребану! Gar?on! la carte du jour! Filet de boeuf, sauce b?arnaise… c’est ?a![15] Мягко, нежно и в то же время серьезно. Полбутылки вина, на десерт персик, кисть винограда – нигде в целом мире подобных фруктов нет! Позавтракавши – на бульвар. Ходишь, фланируешь, осматриваешь в окнах выставки и вдруг… «Вы русский?» – «Русский-с». – «Приятно познакохмиться. А это моя жена, ма фам. Прасковья Ивановна». Слово за слово: «Не хотите ли отобедать вместе?» – «С удовольствием». – «А до обеда к Тортони пойдем, соломинку пососем…» Смотришь, утро и прошло. Отобедаешь, а вечером в театр! – С Прасковьей Ивановной! – Ну, да… Какой вы, однако ж, Ловягин! всегда что-нибудь заподозрит… циник!.. Подобные разговоры из года в год повторялись в одной и той же силе, почти в одних и тех же выражениях. Несомненно, что столоначальники, которые их вели, были люди благонамеренные, либеральные и просвещенные; но жизнь русского культурного человека так странно сложилась, что он тогда только чувствует себя вполне компетентно, когда речь заходит об еде, об атурах и дивидендах. Правда, что в последнее время трактирные собеседования обогатились еще одним элементом: похвалами неуклонности; но ни Павлинский, ни его товарищи этого элемента еще не допускали. И, по моему мнению, хорошо делали, ибо, право, лучше о вефуровских шатобрианах* разговаривать, нежели о неуклонности. Разговоры о неуклонности – самые паскудные из всех. Они раздражают, волнуют, вызывают на мысль о потасовке. Сидит остервенившийся кляузник, точит изо рта пену и сулит всякие нелегкие… Какое такое ты полное право имеешь, наглый ядрило, осквернять мозги посторонних лиц своим бешеным бормотанием? где почерпнул ты смелость оподлять землю, которая тебя носит, время, в которое ты живешь, стены, среди которых ты точишь свою слюну? откуда пришла к тебе уверенность в безнаказанности? из какой упраздненной щели ты выполз? зачем? — 48 —
|