– Предупреждал я его, – ораторствовал Вожделенский, впадая в учительный тон. – Эй, говорю, Емельян Иваныч! не слишком ли, сударь, прытко! Не послушался – вот на мое и вышло! – А жалко почтеннейшего Емельяна Иваныча! хоть и по своей отчасти вине, а все-таки жалко! – лицемерил Жюстмильё, подливая в стаканы шампанское. – Это делает честь вашему доброму сердцу, сударь! – снисходительно похвалил Вожделенский. – Я и сам иногда… по человечеству! Все мы люди, все человеки… Так-то. Жюстмильё весь, всем существом, так и расцвел от похвалы. – Нельзя не жалеть, – продолжал Вожделенский, – человек еще в поре, мог бы пользу приносить… Кабы к рукам, так даже прямо можно сказать: золотой был бы человек!.. И вдруг! – И вдруг! – как эхо, повторил Жюстмильё. Его самого мутило. Хотя Вожделенский вчера и не высказался определенно насчет департамента Оговорок*, но все-таки кое-что запустил. Очевидно, что-то готовится. Но что именно, что? Переформировка или… Некоторое время Жюстмильё робел и воздерживался от вопросов, но к концу обеда язык его сам собой обнаружил душевную язву. – Ну, а насчет нашего департамента… слышно? – пролепетал он, освещаясь заискивающей улыбкой. – Поговаривают-с, – кратко отрезал Вожделенский. Жюстмильё мгновенно завял. Комната втораяПавел Никитич Павлинский только что возвратился из заграничной поездки. Человек он был средних лет (скорее даже молодой), бессемейный, не предъявлявший к жизни чрезмерных требований и не честолюбивый. Служил он в департаменте Раздач и Дивидендов* и довольствовался скромною должностью столоначальника, которую занимал чуть не десять лет сряду. Департамент этот исстари был либеральный, и – что особенно было дорого – чиновники его еще в то время ходили на службу в пиджаках и курили при отправлении обязанностей папиросы, когда в других департаментах не шли дальше цветных брюк при вицекафтанах, а курить позволяли себе только в форточку. Это само по себе уже составляло приманку, но, сверх того, содержание здесь было погуще, нежели в других ведомствах, да к концу года и из общей массы дивидентов на долю каждого перепадала малая толика. Благодаря этим воспособлениям у Павлинского всегда водилась вольная деньга, которою он и пользовался, чтобы ежегодно делать кратковременные экскурсии за границу. В конце июля он перекидывал через плечо дорожную сумку и садился в вагон (непременно 1-го класса), а в начале сентября тем же порядком вновь водворялся в департаменте. Чаще всего он делал эти экскурсии на собственный кошт, но иногда выпрашивал какую-нибудь командировку и получал от казны прогонные, подъемные и порционные. Пошатается несколько недель по Германии, наблюдет, как делают папиросные гильзы в Баден-Бадене, Эмсе, Гамбурге, и под конец непременно недели на две закатится в Париж. — 44 —
|