|
– Ну, есть у них и пердро*?. Это ведь тоже недурно, особливо коли-ежели… – А вы попробуйте-ка каждый день зарядить пердро да пердро, так оно у вас, батюшка, в горле застрянет! Нет, у нас – как можно! сегодня рябчик, завтра тетерев, послезавтра, пожалуй, пердро… Господи, а поросенок-то! об поросеночке-то и позабыли! И все вдруг засмеялись, но так любовно, как будто блудного сына обрели*. – Поросенка за границей днем с огнем не отыщешь! – с знанием дела заявил Сергей Федорыч. – Им поросенок невыгоден. Я не один раз у Филиппа спрашивал: «Отчего у вас, Филипп, поросенка не подают?» – «А оттого, говорит, что для нас поросенок невыгоден; мы его затем воспитываем, чтоб из него свинья или боров вышел – тогда и бьем!» – А того не понимает, что свинья – сама по себе, а поросенок – сам по себе. – Поросеночка, да молочненького, да ежели с неделю еще сливочками подкормить… Это – что же такое! – Кожица-то у него, ежели он жареный… заслушаешься, как она на зубах-то хрустит! – А я, признаться, больше люблю вареного… да тепленького, да чтоб сметанки с хренком… – В Английском клубе, в Москве, в прежние времена повар был… ах, хорошо, бестия, поросят подавать умел! Опять пауза; все трое смотрят в землю, словно подавленные воспоминаниями. Наконец Павел Матвеич восклицает: – Ах, заграница! заграница! Я думал, что этим восклицанием кулинарные воспоминания исчерпаются; но, видно, много накипело в душе у этих людей, и это многое уже не могло держаться под спудом ввиду скорого свидания с родиной. – Баранина у них – вот это так! А что касается до говядины, до телятины – всё у нас лучше! – Крысы у них хороши в Париже; во время осады*, говорят, всё крысами питались. – Ну, я, кажется, озолоти меня – не стану крысу есть. – Однако! смотря потому… – С голода лопну, а не стану! – А француз ест; соусцем приправит, перчиком сдобрит и ест. Может, и мы когда-нибудь в Париже кошку за лапена* съели. – И съели. – Вот оно что соус-то значит! – Велико дело – соус! – У нас этих соусов нет, потому что наша еда – настоящая. – Как же возможно! наша ли еда или заграничная! Все трое разом зевнули и потянулись: знак, что сюжет начинал истощаться, хотя еще ни одним словом не было упомянуто об ветчине. Меня они, по-видимому, совсем не принимали в соображение: или им все равно было, есть ли в вагоне посторонний человек или нет, или же они принимали меня за иностранца, не понимающего русского языка. Сергей Федорыч высунулся из окна и с минуту вглядывался вперед. — 380 —
|