|
– Тюрбо да тюрбо! а его только и можно есть, что под белым соусом! Дойдя до такого почти безнадежного результата, спутники мои чувствуют, однако, что зашли уж слишком далеко. Поэтому в мнениях их происходит минутная реакция, выразителем которой, к удивлению, является Павел Матвеич. – Ну, положим, и не одно тюрбо! – говорит он, не без хитрости подмигивая одним глазом, – вспомните-ка! – Конечно, не одно тюрбо, – уступает и Василий Иваныч, – ежели всё-то вспомнить, так и у них рыба есть – как рыбе не быть! – Тоже народ живет – пить-есть надо! – присовокупляет Сергей Федорыч. – Соль, барбю* – это ведь в своем роде… – Соусы-с! – Соусы – это верно, что соусы! Я и сам сколько раз гарсону в кафе Риш говорил: «Что ты меня, Филипп, все соусом-то кормишь! С соусом-то я тебе перчатки свои скормлю! а ты настоящее дело подавай!» Это замечание опять настроивает мысли на патриотический лад. Соус? что такое соус? Есть ли это настоящая пища или только та?к, какое-то мнимое, не достигшее преосуществления антреме*?? – Ел я их пресловутую буйль-абесс*, – говорит таинственно Павел Матвеич, – это у них вместо нашей ухи! – Ну уж! куда уж! – У нас уху-то подадут – а?! Со стерлядью да с налимьими печенками… зо-ло-та-а-я! Да расстегаи к ней… – Что уж! – У меня коли уху готовят: сперва из мелких стерлядей бульон сделают, да луку головку туда бросят, потом сквозь чистое полотенце процедят да в этом-то бульоне уж и варят настоящую стерлядь! Так она так на зубах и брызжет! – Что уж! – А то буйль-абесс! А они даже и ее только по праздникам едят – диковина! – И опять-таки: буйль-абесс эта – совсем не уха, а соус! – Всё соусы! за что ни возьмись – все соус! – Зато они в соусах – мастера! то есть, впрочем, французы только… Мастера, бестии, соусы приготовлять! – Еще бы! субиз, морне?, беарнез, борделез… пальчики оближешь! – Хитер народ! настоящей провизии нет, так на соусах выезжают! – Настоящей провизией только у нас, в матушке-России, и можно разжиться! – Только у нас – это верно! Насчет чего другого, а насчет провизии к нам приезжай! Все трое затихают и погружаются в себя, словно отыскивая в тайниках души какую-нибудь новую провизию для сравнения. Надо, впрочем, сказать, что Сергей Федорыч вообще принимал довольно ограниченное участие в этом разговоре. Как человек новый, в некотором роде мещанин во дворянстве*, он, во-первых, опасался компрометировать себя каким-нибудь слишком простым кушаньем, а во-вторых, находил, что ему предстоит единственный, в своем роде, случай поучиться у настоящих культурных людей, чтобы потом, по приезде в Непросыхающий, сделать соответствующие применения, которые доказали бы его знакомство с последними результатами европейской культуры. — 378 —
|