|
– Я? Всю немецкую войну летал. Ведь я же летчик. – Что вы говорите! Ах, как это интересно. И вы встречали когда-нибудь в воздухе вражеский аэроплан? – Я? Сколько раз. Даже в драку вступал. – Расскажите! Это так интересно… (Руку свою она так и забыла на его лапе.) – Да что ж рассказывать? Как-то неловко хвастать своими подвигами. Однако это похвальное соображение не удержало его: – Однажды получил я приказ сделать разведку в тылу неприятеля… Ну-с… Подлил, как водится, в карбюратор бензину, завинтил магнето, закрутил пропеллер, вскочил на седло – и был таков. Лечу… Час лечу, два лечу. Вдруг навстречу на Блерио – немец. И давай он жарить в меня из пулемета очередями. Однако я не растерялся… Дернул выключатель, замедлил пропеллер, спустился на одно крыло к самому его носу, вынул револьвер, приставил к уху, говорю: «Сдавайся, дрянь такая!» Он – бух на колени: «Пощадите, – говорит, – господин». Но не тут-то было. Я его сейчас же за шиворот, перетащил на свою машину, а его Блерио привязал веревкой к своему хвосту, да так и притащил и немца, и его целехонький аппарат в наше расположение. Во все время его рассказа наше расположение было прескверное. То есть только мое, потому что глаза Марии Николаевны искрились восторгом. – Боже, какой вы герой! Скажите, а меня бы вы могли покатать на аэроплане?.. – Сколько угодно, – беззаботно ответил этот храбрый боец. – А вы меня не разобьете? – Как в колыбельке будете! – Впрочем, с вами я не боюсь. Вы такой… мужественный! Когда же вы меня покатаете? – Хоть завтра. Только жалко, что в Евпатории у меня нет аппарата. – А вы на всякой системе можете летать? – небрежно спросил я, делая вид, что все мое внимание занято кружащимся над нами аэропланом. – О, на какой угодно, но предпочитаю Блерио. На этой старушке я чувствую себя как дома. – Ну, так вам, господа, повезло, – торжественно сказал я, простирая руку к небу. – Дело в том, что у меня в Евпатории есть два совершенно исправных Блерио, только что собранных и проверенных. Извозчик! Мы когда приедем в Евпаторию? В два часа? Прекрасно! До четырех умоемся, переоденемся, приведем себя в порядок, пообедаем, а часиков в пять я вас повезу на аэродром. Сегодня же, Мария Николаевна, он вас и покатает. Никогда я не видел человека более расплющенного, чем этот жалкий Голубцов. Он пробормотал, что летает на бензине только фирмы Нобеля: я его успокоил, что у меня Нобель; он протявкал, что нужно еще проверить, какой сегодня ветер. Сколько баллонов (?!)… Я его успокоил, что ветра никакого нет. Тогда он прохрюкал, что для полета нужно специальное разрешение. Я вогнал его на три аршина в землю заявлением, что такое разрешение у меня имеется. — 179 —
|