|
– Беру. – Даю. – Слушай, зачем ты ему отдал? – Чудак, я сейчас начну играть на понижение. Уроню до пяти рублей, а потом куплю. – Вы даете? – Что?! По морде я вам дать могу!! Какое это бревно? Откуда это бревно? Разве на бревне волосы бывают? И разве на бревне ноги торчат? Черти! Утопленником торгуют. – А ведь верно – это человек. – И, кажется, прилично одет. – Беру! – Что берете? – Костюм. – Даю за тридцать. – Беру без сапог пятнадцать. – Даю двадцать пять. – Опять повышаешь? Чавкин, что это за ажиотаж? – Беру костюм и сапоги за сорок пять. – Сделано. Господа! Даю чистый вес без упаковки – десять рублей! – Чистый вес? А куда он? Суп из него сваришь, что ли? – …Позвольте! Как же вы мне предлагаете костюм, когда он плывет и руками размахивает? – Кто, костюм? – Не костюм, а то, что внутри. Это уже наглость! На живом человеке костюм – разве это спекуляция? – Подплывает! – Черта с два. Захлебывается. Помогите же ему! Вытащите его! – Зачем его вытаскивать? Что это – рыба или бревно? – Дураки вы, дураки. А может быть, если его вытащить, – ему можно будет спустить десяточек бугульминских? Бумага камнем лежит, а он с угару, пожалуй, не разберет. – А верно! Один из толпы бросается в воду и, рассекая волны руками, бодро кричит: – Слушайте, как вас… утопающий! Даю пятьдесят бугульминских по семидесяти. Берете? – Подавитесь ими, – хрипит, захлебываясь, утопающий. – У меня у самого сто, как свинец, осели. – Свой, – разочарованно вздыхает спаситель и поворачивает к берегу. Аукцион*В ясное летнее утро уселся я в экипаж, который должен был доставить меня в Евпаторию. Кроме меня места в экипаже были заняты: 1) прехорошенькой жизнерадостной белокурой дамой, в которую я, после двадцатиминутной внутренней безмолвной, но ожесточенной борьбы с самим собой, – тихо влюбился; 2) молодым развязным господином чрезвычайно активного вида. Моя мужественная борьба с самим собой продолжалась все-таки 20 минут, а этот молодой человек безо всякой борьбы, в первые же две-три минуты всем своим поведением показал, что отныне единственная цель, единственное устремление его жизни – белокурая дама, – и ни на что другое он не согласен. Тут-то и вышло между нами состязание, которое так блистательно завершилось битвой на аэроплане. * * *Надо сказать, что вообще женщины – прехитрое, проклятое бабье, и почти всю жизнь они устраивают свои делишки по принципу аукционного зала. — 176 —
|