|
То, что я тебе скажу, никто тебе не скажет, даже твой муж. Сними ты с себя все эти побрякушки, колокольчики, начни говорить по-человечески, и ты будешь женщиной, достойной уважения и даже настоящей любви. Дети-то у тебя есть? – Нету, – со вздохом сказала жена директора. – Вот то-то и беда. Может, это все от бездетности пошло. Ну, милая, не будь такая печальная, развеселись, махни на все рукой и заживи по-новому. Ей-богу, тебе легче будет, чем тогда, когда нужно измышлять беседы о каких-то темных королевствах, ягуарах, пумах и кровавых ваннах. Вот ты уже и улыбаешься. Молодец! Я ведь говорил, что ты женщина не глупая и чувствуешь даже юмор. Ты на меня не сердишься? – Вы чудовище, – засмеялась Екатерина Арсеньевна. – Грубое животное. – Ну миленькая, ну скажи же, ну бросите вы своих ягуаров и египтян, а? Обещаете? Я буду вам самым преданным, хорошим другом. Вы мне очень нравитесь, вообще. Бросите? – Наш разговор – между нами? – отрывисто спросила она, отвернувшись. – Конечно. Я завтра зайду к вам, ладно? – Хорошо… Только чтобы об этом разговоре даже не намекать. Условие? – Даю слово. Итак, до завтра. Расписания привозить уже не надо? – Ну-у?! А кто обещал молчать? Чудовище! Кстати, мне эта цепочка ужасно натерла руку. Я сниму эту сбрую, а вы спрячьте ее в карман. – Ах вы, прелесть моя. Давайте! Чувствительный ГлыбовичI– Миленький мой, – сказала госпожа Принцева. – Вот уже почти месяц, как мы с тобой признались, что любим друг друга. По-моему, мы должны быть счастливы (я, конечно, и счастлива…), но ты – ты меня беспокоишь! Что с тобой? Ты задумчив, молчалив, часто, сидя в уголку, что-то шепчешь, на вопросы отвечаешь невпопад… Милый! Может быть, ты разлюбил меня? Может быть, я тебе за один месяц надоела? Или другую встретил? Конечно, если ты меня разлюбил – против этого ничего не поделаешь… сердцу не прикажешь. И я требую только одного – откровенности. Встретил другую – что ж делать… Нужно сказать… Только имей в виду – если это правда, я этого так не оставлю. Слава Богу, серную кислоту еще можно достать, когда хочешь… Действительно, у Глыбовича было задумчивое, рассеянное лицо и глаза смотрели грустно-грустно не на Принцеву, а куда-то в угол. Он вздохнул. – Конечно, то, что ты говоришь о другой женщине, – неправда. Я люблю только тебя, и, может быть, это-то меня и угнетает. – Угнетает? Почему? – Скажи, тебе никогда не приходила в голову мысль о твоих детях? — 335 —
|