|
- В двенадцать часов ночи, в эту глухомань? Прелестно! - Ты издеваешься надо мной? - Я? Упаси Бог! Это еще вопрос, кто над кем издевается. Представляешь, если Слонимский захочет для своей подруги тапочки найти, и решит, что они лежат под кроватью... Скажи, сердце хоть у него крепкое? - Да ну тебя! Давай пока на отвлеченные темы поговорим. Ты сказал: «хотя». - Я сказал – «хотя»? - Да, ты сказал: «хотя»! - Интересно, а что я хотел? - Издеваешься? - Ничуть. Просто склероз – пытаюсь мысль поймать. Вспомнил! Я недавно рассказывал маленькой Лизе о мороженном, которое ел в детстве. - О мороженном? - Да, за семь копеек. С фруктовым наполнителем. У нас в Упертовске ларек стоял на площади Ленина, недалеко от памятника Ильичу. Приезжала лошадка, с телеги выгружали два деревянных ящика. В них был лед и мороженое. А мы заранее занимали очередь. До сих пор помню этот запах, когда открывали крышку ящика. - Правда, помнишь? - Получается, что помню. думаешь, начинаю выздоравливать? Или это дьявол смеется надо мной: запах мороженого помню, а все остальное – нет? - И еще помнишь, как мама тебе колыбельную пела. А если тебе Бог ниточку протянул? - Какую ниточку? - За которую тянуть надо... Голоса внизу стали громче. Лежащие под кроватью замолчали. Так прошло еще несколько минут. Наконец, они услышали шаги по лестнице: два человека поднимались наверх. Сердце Лизы вновь забилось чаще. Даже Сидорин почувствовал, что ему явно не хватает воздуха. Шаги становились все громче и ближе. Щелчок выключателя – и Сидорин смог увидеть лицо Лизы, и разглядеть родинку на ее шее. - Я не могу в это поверить... – произнес Слонимский. - Во что? – притворяясь непонимающей, ответила ему Лебедева. - Наконец-то мы одни. Одни в этой комнате, одни на всем белом свете. Было слышно, как мужчина пытался обнять женщину, но та не спешила сдаваться. - Аркадий Борисович, я же говорила вам: не надо! - Но почему? - Для вас это просто похоть, для меня чувство! - Похоть?! Риммочка, вы для меня – последняя любовь. Клянусь, всем, что для меня дорого! - Вы, мужчины так легко бросаетесь словами, - в голосе Лебедевой послышалось страдание. – Говорившие сели на постель. «Молодцы, итальянцы, хорошо кровать сработали» - мелькнуло в этот момент в голове Сидорина. Было слышно, как часто дышал Слонимский. Лиза отчего-то закрыла не уши, а глаза. - Риммочка, так это мужчины... В смысле, другие. Разве я... - Тогда ответьте мне, почему вы еще не выгнали эту... эту дрянь, Толстикову? - Почему дрянь, Риммочка? - Вот видите, и вы туда же! Не прикасайтесь ко мне, ловелас! — 216 —
|