|
Почуяв опасность, животное убегает. Иногда ничто реальное ему не грозит. Однако оно поднимается с места: мало ли по какому поводу хрустнула ветка! Человек также стремится предугадать угрозу. Однако в отличие от других созданий он может испытывать страх и абсолютно беспричинно. Более того, он способен культивировать его в себе. Очевидно, страх у него вырастает из некоей страсти. Она — нечто, к чему неодолимо тянется душа, без чего бытие неполно. Но правомерно ли назвать страх глубинным, трудноутолимым побуждением человека? Неужели, преодолевая его, человек сам бессознательно устремляется к нему? Какие тайны человеческого естества открываются при этом? Ф. Ницше отмечал: упорядоченное общество пытается усыпить страсти. Напротив, самые сильные и злые умы стараются воспламенить эти могучие импульсы. Без них, по мнению немецкого философа, человечество не может развиваться. И едва ли не во всех цивилизациях обнаруживается специфическая философия страха. Причем люди не пытаются отогнать это переживание; они хотят изведать его в полной мере. В патриархальных, языческих культурах существовали особые культы страха. Древние мистерии предлагали участникам испытать ужас символических событий прошлого. Так почему же люди хотели еще раз пережить то, что безвозвратно ушло? Почему они испытывали подъем (катарсис), став зрителем драмы, в которой гибнет герой и одна сцена жестокости и насилия сменяет другую? По мнению Ницше, античного грека особо привлекал «чудовищный ужас, который охватывает человека»1. Затаенная тяга к страху не растворилась в архаических культуpax. Она отчетливо прослеживается и в христианстве. Не случайно, по-видимому, понятие грехопадения вызвало к жизни многочисленные варианты исторических описаний и всемирно-исторических перспектив — от «Града Божия» Августина Блаженного (354—430) до трудов современных теологов. Христианство стремится разбудить в людях страх перед собственными прегрешениями, делая особый акцент на покаянии. Христианин буквально загипнотизирован ужасами ада, всесилием демонических сил и эсхатологическими перспективами. Райское блаженство обретает смысл только на фоне адских мучений. Да и у многих современных мыслителей, ученых, писателей отмечается тяга к эсхатологическим темам, мотивам вселенской катастрофы и гибели человечества. Страх испытывают все живые существа. Однако трудно себе представить животное, которое намеренно пробегает мимо хищника, чтобы почувствовать повышенный адреналин. Люди намеренно предаются страху. Но что это за причуда? Какая неприродная потребность рождает столь всепроникающее влечение? Человек способен культивировать в себе страх, переживать такое состояние, когда реальной причины для беспамятства нет. Страх как фантазия, как обыкновенное состояние души — это, строго говоря, что-то неприродное... — 68 —
|