Сиддхартха

последний раз выразил страдание и потух, когда последняя судорога пробежала

по ее телу, Сиддхартха сам закрыл ей глаза.

Долго сидел он и глядел на ее точно заснувшее лицо. Долго созерцал он

ее рот, ее старый усталый рот со сжатыми губами и вспомнил, что когда-то, в

весну своей жизни, сравнил этот рот с только что раскрывшейся смоквой. Долго

сидел он, читал в бледном лице, в его усталых складках, впитывал в себя

черты покойной, видел себя самого лежащим в таком же положении, таким же

побелевшим и угасшим и в то же самое время видел и свое, и ее лицо молодыми,

с алыми губами, с горящими глазами, и его всецело охватило чувство

одновременности настоящего и прошлого, чувство вечности. Глубоко, глубже,

чем когда-либо, он почувствовал в этот час неуничтожаемость всякой жизни,

вечность каждого мгновения.

Когда он поднялся с места, Васудева предложил ему при готовленного им

рису. Но Сиддхартха отказался. В сарае, где помещалась их коза, оба старика

устроили себе постель на соломе, и Васудева лег спать. Сиддхартха же вышел и

просидел всю ночь перед хижиной, прислушиваясь к шуму реки, окруженный

волнами прошлого, в одно и то же время переживая все периоды своей жизни. От

времени до времени он вставал, подходил к дверям и прислушивался, спит ли

мальчик.

Рано утром, еще до восхода солнца, Васудева вышел из сарая и подошел к

своему другу:

-- Ты не спал? -- сказал он.

-- Нет, Васудева. Я сидел тут и слушал реку. Многое она мне сказала,

глубоко проникся я благодаря ей спасительной мыслью -- мыслью о единстве.

-- Тебя постигло горе, Сиддхартха, но я вижу -- скорбь не проникла в

твое сердце.

-- Нет, милый, как могу я печалиться? Я, и без того богатый и

счастливый, стал теперь еще богаче и счастливее. Я получил в подарок своего

сына.

-- И я рад появлению твоего сына. Но теперь, Сиддхартха, нам надо

приняться за дело -- работы много. Камала умерла на том самом ложе, на