|
Обнимая Наоки, я был захвачен тем, чему пока в моем языке нет названия. И это было совсем другое, чем когда я чувствовал своей грудью сосочки Ксаны, и чем когда я гладил плечи Клэр… Клэр. Нет, я не воспринимал все происходящее так, словно я забыл о ней, забыл о том, что сейчас, по сути, только от меня, наверное, и зависит – вернется она к нам, к себе, ко мне, или нет. Я не забыл и не мог забыть об этом, но я не хотел, чтобы это превратилось в мой «крест». Я не хотел видеть себя иисусом, выполняющим благородную миссию. Это была моя любимая девочка, и она попала в беду, и я просто хочу сделать все, что могу, и даже больше, чтобы вытащить ее оттуда, но это не значит, что я теперь должен был перед кем-то вставать в позу, делать траурное лицо и отказывать себе в удовольствиях, в радостях, во влюбленностях. Хотел ли бы я, чтобы она, будучи на моем месте, превратилась бы в мрачную монашку, скорбно лишающую себя радостей жизни? Да ни за что на свете. Это же садизм какой-то, как я могу такого для нее хотеть, для любимой-то девочки! И она не могла бы такого хотеть для меня. Ну и уж если говорить конструктивно, то нет никакого другого пути к увеличению насыщенности своей жизни, к накоплению энергии и силы, кроме как путем реализации радостных желаний. Стать мрачным – значит отрезать последний шанс на ее спасение. Это факт, независимо от того, как кто-то к этому относится. Подержав так Наоки, прижимая её к себе, пару минут, пытаясь вслушаться в свои переживания, впитать их в себя, я затем мягко её отпустил, скользнув руками по спине, предплечьям, и во всем теле осталось гудящее, вибрирующее наслаждение, и снова до писка захотелось ласкать и трахать эту охуенную мальчико-девочку, которая сегодня будет меня совращать. И любить её. У меня почему-то не было сомнений, что именно Ксана будет проявлять себя активно в сексе, совращая меня, играясь со мной и, возможно, «насилуя» меня. Ну по крайней мере поначалу… И это так странно, любить. Я уже привык любить одну девочку. Я привык любить двух – Клэр и Машу. Привык не в том смысле, что это стало обыденностью, а в том, что это больше не вызывало ни сомнений в настоящести, подлинности такой любви, ни опасений ревности, ни прочих побочных турбулентных состояний. А вот к тому, что я могу любить еще и Наоки, и Ксану, и, видимо, еще много кого, предстояло еще привыкнуть, как и к тому, что происходило с моим пробуждающимся телом. Мысленно я сделал запись на своих листочках: 1) любить многих 2) пробуждение тела – постижение телом мира — 270 —
|