|
В ресторане [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. Были ли среди сидящих рядом взрослых ее родители? Хуй знает, может и были, может не были. Суть в том, что это никого не заинтересовало. Я стоял, как на электрическом стуле – вопреки здравому смыслу - просто потому, что во мне сформировался рефлекс, рефлекс самосохранения. В самом по себе этом рефлексе нет ничего плохого. Неудобно лишь то, что он работает помимо моей воли, а мне теперь было нужно сделать рефлекс умным – он должен пробуждаться, когда я покидаю остров, и он должен исчезать, когда я возвращаюсь сюда, и на самом деле, в этом нет ничего сложного – просто вопрос тренировки. Я стоял у всех на виду, [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…]. И в моей памяти всплыл эпизод из моей юношеской ещё жизни, когда впервые в жизни я покинул ебаную родину и поехал в Германию, тогда еще социалистическую. Мы пришли на вокзал, чтобы сесть на поезд Берлин-Ляйпциг. Пришли, по советской привычке, заранее, ведь мало ли что… вдруг твои места будут кем-то заняты, а проводнику будет на это похуй… обычно преимущество тут имеет тот, кто сел первый. Заграница тогда пугала своей тотальной неизвестностью, своим глубинным отличием. И даже восхищая, она продолжала пугать меня, советского подростка с основательно промытыми мозгами. Мы пошли в зал ожидания, уселись на скамейке и принялись пялиться вокруг, как вдруг сидевшая рядом маленькая девочка вдруг сползла со своего стула и легла на пол! Она просто лежала на животе на полу вокзала, болтая ножками и что-то там про себя бормоча. Это был для меня шок. Но еще большим шоком было то, что ее родители, бросив на неё короткий взгляд, больше не обращали на нее никакого внимания! Можно только представить, какая паника, какие вопли начались бы, случись это с советским ребенком на советском вокзале! И я тогда смотрел на тех родителей примерно с теми же чувствами, с какими сейчас смотрю [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] А вот Эйнштейн бы не одобрил… Ну, Чапаев так вообще просто снес бы голову шашкой,… так что прогресс есть и во внешнем мире… Эйнштейн, значит. Альберт, твою мать, Эйнштейн… Я [… этот фрагмент запрещен цензурой, полный текст может быть доступен лет через 200…] получил еще один повод восхититься психическому здоровью местных детей. Она просто посмотрела на меня, приподняв бровь, словно спрашивая, ухожу ли я или просто хочу чего-то другого, и на ее лице не было ни разочарования, ни обиды – просто вопрос. Просто она хотела понимать, что хочу я и сопоставить это с тем, чего хочет она. В свои семь лет она относилась к свободе других обитателей острова с неменьшим вниманием, чем к своей собственной, не пытаясь манипулировать мною ни с помощью обиды, ни стервозными проявлениями, ни как-то иначе. Для нее это наше равноправие желаний в совместной игре естественно в той же мере, в какой для людей с большой земли естественно не убивать, хватать и бежать, а заработать денег и купить… ну или попросить. — 275 —
|