|
прародительницы, которые несли необъятный балдахин из желтого шелка, вышитого изображениями "красной птицы". Под этим навесом монахи тянули двенадцать украшенных драгоценными камнями тележек, на которых в позе лотоса сидели вышеупомянутые мумии святых. * Белый цвет на Востоке - цвет траура. Лояны одобрительно смотрели на все происходящее и особенно на сокровища, служащие свидетельством истинной религиозности прародительницы и подтверждением ее неподдельной скорби. По случаю кончины внучки прародительница открыла свои сокровищницы, и теперь бесценные приношения лежали у ног мумифицированных святых. Разумеется, все отлично понимали, что старуха не собиралась хоронить драгоценности вместе с телом принцессы, но так полагалось по традиции, и вдобавок выставление своего богатства служило еще и верным способом заставить других позеленеть от зависти. Следом за лоянами шли четыре солдата. Они несли парадный зонт прародительницы, под которым шествовал ее главный евнух, несший на шелковой подушке большую корону династии Суй. За ним следовала сама "богиня". Ее паланкин, также накрытый балдахином из желтого шелка** с изображением фениксов, украшенный серебряными ремнями по бокам и золотой полусферой сзади, поддерживали бесчисленные слуги, которые надрывались и пыхтели под тяжестью "императорского" веса. ** Желтый цвет - цвет императора, в истории Китая - чаше всего запретный для простых смертных. Если же кто не понял, почему прародительница выбрала феникса, служащего символом супруги императора, нежели символ самого императора -дракона, я объясню. Все очень просто. Драконами была вышита шелковая подушка, на которой торжественно восседала "Дочь Неба". Я не стану детально описывать саму похоронную церемонию, поскольку тогда бы мне пришлось начать с описания три тысячи триста правил этикета чу. Замечу только, что тело моей "возлюбленной" покрывали ртуть и "мозг дракона", который, к моему разочарованию, оказался всего лишь камфорным маслом. Похоронить Падающую Звезду в усыпальнице прародительницы, разумеется, не могли. Как и всех членов семьи, ее просто зарыли в землю подле великой гробницы. Я же, как и надлежало, рвал на себе волосы и вопил как сумасшедший, пока приглашенная на похороны знать отпускала критические замечания по поводу моего спектакля, а одетые в балахоны монахи стучали в бубны и гонги и во все стороны кадили фимиамом. Они ходили вокруг могилы, убитые горем и набожно сложив руки на груди, но вскоре я — 53 —
|