“Мудрено, – отметил прокуратор, – однако же, в его словах нет ничего такого, за что можно было бы зацепиться, чтобы отправить его к праотцам, а ведь именно этого, судя по всему, добивается Его Святейшество”. Играя свернутым в трубку пергаментом, Пилат подошел к окну. Постоял немного, наблюдая за суетящимися во дворе посланцами Кайафы. Вернулся к столику, налил в кубок вина, отпил глоток. Все эти бесцельные на первый взгляд действия прокуратора были на самом деле ничем иным, как мучительными размышлениями о выходе из Миносского лабиринта, куда впервые за всю жизнь его загнал святейший правитель Иерушалайма. – Теперь о твоем учении, Назарянин. Так ли уж оно безобидно, как ты говоришь? Ведь ты святотатствовал, грозясь разрушить Храм, стоящий на главной Иерушалаймской площади. Так ли это? – Да, я говорил подобное, прокуратор. Пилат от неожиданности расплескал вино, и по пергаменту медленно растеклись кровавые пятна. – Так значит, говорил? Что ж, в каждом вымысле есть доля правды. – Пилат поставил недопитый кубок на стол и присел рядом на низенький пуф. – Выслушай меня, прокуратор, – проговорил арестант. – Я для этого и нахожусь здесь, – натянуто ответил прокуратор, подперев дергающуюся щеку ладонью. – В синедрионе мне не удалось сказать всего того, что я хотел, да, впрочем, это было бы бесполезно. Вряд ли эти люди смогли бы понять меня. Они, словно замшелые пни, перечитывают день за днем священные строки, ни слова не понимая в них или же истолковывая на свой лад по мере выгоды для себя, и совершенно не понимают того, что застой в мыслях более губителен, чем застой телесный. – Ты хочешь сказать... – Я хочу сказать, что перечитывание и зазубривание до одурения святых молитв и псалмов отнюдь не прибавляет святости, скорее наоборот, ведет к отупению сознания. – А не кажется ли тебе, что ты начал сам себе противоречить? Ты же сам учил людей, как обращаться к своему Богу и что при этом говорить. Или ты считаешь, что данное тобой более свято, нежели то, чем веками пользовались предки наши? – Нет, нет, ни в коем случае! Если бы я так считал, то это – удел безумца... Просто я убежден, что все, что ни делает человек, он должен делать от души, а не от обязанности, или еще чего хуже – по принуждению. Так и молитва должна быть искренней, быть разговором души человеческой с Тем, Кто дал ему жизнь. А как же может быть искренним тот разговор, если запнулся на полуфразе, забыв слово в зазубренном?.. А теперь, что касается храма... Да, я говорил, что разрушу храм и в три дня воздвигну новый. Но не тот Храм имел я ввиду, что стоит на Иерушалаймской площади, а тот, что находится здесь, – арестант указал рукой на грудь. — 77 —
|