|
Итак, оказалось, что все передовые науки о человеке, как и технологии мистического совершенствования человеческого существа, могут легко и непринужденно заниматься своими увлекательными и высокими делами, совершенно не опираясь на какие – либо психоактивные вещества. В конце шестидесятых годов рухнул очередной миф о некоей необходимости для общества, о непременной нужде человека в наркотических веществах. Именно поэтому все попытки легализации наркотиков происходивших в странах Европы не дали особых результатов, ни в культурном, ни в социальном, ни в правовом аспектах. НАРКОТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И ТВОРЧЕСКИЕ СОСТОЯНИЯ СОЗНАНИЯ
В массовом сознании наших современников укоренилось одно тяжкое и уродливое заблуждение. Оно состоит в том, что применение наркотиков стимулирует творческий процесс поэтов, композиторов и художников, и что употребление всякой «дури» непременно способствует созданию шедевров. Чем изломаннее, вычурней, а иногда и уродливей игра воображения - тем более сильный наркотик принимал "творец". Многие, конечно, вспоминают немедленно Карлоса Кастанеду - в первую очередь, а во вторую - множество фамилий от Генри Миллера и Маркеса до Пелевина Любопытно, что многие нынешние постмодернисты стараются выказать свою причастность к наркокультуре (или хотя бы имитировать наркотическое "раскрепощение сознания"). Видимо считается, что это должно придать их произведениям налет некоего мистического флера или глубокой, запредельной таинственности. Особенно, когда глубоких художественных качеств не прослеживается в самом произведении, так пусть хоть некая изысканная порочность автора осеняет излучением драматической извращенности его души не такие уж высокие достоинства произведения. Хотя, конечно у высоких талантов есть совершенно поразительные творения на подобные темы. «Клейкое безмолвие обволокло ее, - что-то длилось, перестав быть, что-то было, но иначе, словно все продолжалось, но иначе, по ту сторону воспоминаний и чувств… Иначе, и, возможно, так было с самого начала, во всяком случае уже не здесь, она перенеслась в некую полупрозрачную, просвечивающую среду, где ничто не имело твердой оболочки и где то, чем была она, не определялось мыслями или предметами, где она была ветром, будучи Жанет, или Жанет, будучи ветром, или водой, или пространством, но неизменно ясным. Безмолвие было светом, а может быть, наоборот, или они были одно, но время светилось, и это значило быть Жанет, чем-то неуловимым, без тени воспоминаний, которые могли бы нарушить или остановить это струение времени внутри стеклянных бликов и — 35 —
|