Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского

«Олимпиец. Гурман мысли.

Гете и Эккерман. Он говорит, а тот записывает его мысли.

Подлинная ценность — она молчит и ее много.

Тупость ее — ценность ее. Да, у нас все первый сорт, и она меня ценит».

И ее молчание и преданность особенно много значат после преда­тельства и отъезда Анниньки:

«У него есть еще с кем бороться — Аннинька.

Первое поражение за всю жизнь: „страшно со мной!"

Выморочный, свободный - страшно с вами. Ан, нет, она не права, нет, не права».

Но тут жизнь наносит очередной удар: тихая Евпраксия взбунтова­лась, выясняет отношения, хочет знать о своем ребенке, и Иудушка в первый раз в жизни не знает, как справиться с этой напастью. Артист комментирует сцену разговора с Евпраксией:

«Он давно не живет по законам предлагаемых обстоятельств.

Проявляет благородство».

Но тут Аннинькины, больно ударившие слова, повторяет уже Евпраксеюшка: «Страшно с вами, страшно и есть»:

«Евпраксия — главная обида и исток рефлексии.

Истинная боль.

Хватит этих недомолвок, давай решим раз и навсегда».

И тут окончательно теряется граница между реальностью и бредом:

«В финале безумие этой ... полной крови и энергии жизни.

Аннинька.

Бред об Анниньке.

Комплекс болей всяческих.

Большая высшая правота и вместе с тем и горе (с офицерами ездить не страш­но). „Не ко мне, что племяннушка у меня шлюха!"»

Собеседниками Иудушки становятся мертвецы, и в первый раз, по Смоктуновскому, Иудушка получает возможность

«Посчитаться с ними за всю неправду, которую они творили со мной.

Все эти упреки всем умалчивал всю жизнь.

Разоблачение.

Всю жизнь терпел, но теперь дорвался до правды. Маме — счет за тетю (Горюшкино (село тетеньки Варвары Михайловны)). Вот ты там не полностью призналась.

Всем предъявлю счет от имени истины-правды.

Папеньке.

Братьям!

В три года так меня кликал (Иудушкой! Кровопийцей!) Балбес — другого сло­ва не найти».

Он разбирается со всеми притеснителями, которые отравляют его жизнь — живыми и мертвыми:

«Хамово отродье! За моей спиной да меня же судачите, — не понимаете, под­лецы, моей милости».

На нолях разговора с приказчиком актер помечает:

«Все врут, обо всем врут.

Я не сержусь на Вас.

Я только по справедливости, по правоте».

И дальше разговор переходит совсем в надзвездные выси, где летит охваченная гордыней душа:

«Улечу я от Вас, — улечу.

Вы думаете, бог далеко, так он не видит.

Ан, Бог-то, вот он! Бог везде. Разом всех вас в прах обратит».

Начинается процесс умирания:

«Умертвия, смех — преддверие исхода — забрезжило.

Аннинька больная вернулась.